Письмо в редакцию
«Новое Литературное Обозрение», № 47, 1’2001
Уважаемая редакция!
Прошу опубликовать следующее письмо, касающееся посвященного мне раздела в книге: Макаров А. Г., Макарова С. Э. Вокруг «Тихого Дона»: от мифотворчества к поиску истины. М.: Пробел, 2000. С. 58–63.
ПЕРЕПИСКА В ОДНИ ВОРОТА
Сколько времени идут письма? Неделю, две... Ну, может, месяц (если с перлюстрацией). А тут – 7 лет!
Написано в октябре 1993 года, доставлено в октябре 2000-го...
Ветхому письму предпослано актуальное вступительное слово с изложением разнообразных обид. Обида первая – на то, что адресат письма не хочет вступать в переписку.
Поскольку авторы сделали свое эпистолярное послание общественным достоянием, а адресовано письмо мне – придется ответить.
Итак, в мае 1993 года журнал «Новый мир» опубликовал статью А. Г. и С. Э. Макаровых «К истокам "Тихого Дона"». Поскольку авторы статьи вступили со мной в полемику, я посчитал своим долгом представить аргументы в защиту собственной точки зрения, для чего избрал признанный в цивилизованном мире способ – публикацию ответа в печатном органе, поместившем на своих страницах затрагивающие меня высказывания.
Незнакомство с таким способом ведения полемики подвигло моих оппонентов охарактеризовать данный шаг следующим образом:
«Необычайной была и форма отзыва: письмо в редакцию напомнило советское время с его «письмами» в разные инстанции. Оно было адресовано не нам, его коллегам по изучению «наследия» Шолохова, а в редакцию журнала, главному редактору «Нового мира» Сергею Залыгину...»
Письма моего «Новый мир» не напечатал, в силу чего 2 июня 1994 года я позволил себе опубликовать его в еженедельнике «Окна» (приложение к тель-авивской газете «Вести») в качестве главы своей статьи «Арафат и Шолохов».
В 1995 году Самарский областной фонд поддержки независимых исследований в области литературы обратился ко мне с предложением перепечатать мои работы по проблеме авторства романа «Тихий Дон» в сборнике «Загадки и тайны "Тихого Дона"». Я не возражал, а также – отвечая на просьбу издателей – разрешил воспроизвести две главы из упомянутой статьи.
В 1996 году сборник вышел в свет, и я обнаружил, что глава, посвященная полемике с гг. Макаровыми, в нем отсутствует.
И вот сегодня выясняется, что причиной этого была не нехватка бумаги, а решение гг. Макаровых:
«[...] в свое время мы посчитали, что в научном сборнике «Загадки и тайны "Тихого Дона"» [...] совмещение публикаций основных исследований по этой важной теме с мелкой полемикой было бы неуместным».
Что же изменилось с того «своего времени»? Только одно – в 1999 году Л. Ф. Кацис опубликовал в «Новом литературном обозрении»* (№ 39) статью «Шолохов и "Тихий Дон": проблема авторства в современных исследованиях (К 70-летию первой публикации романа)», где, в частности, раскрыл и этот редакторский секрет Макаровых.
И вот теперь – оправдание. Длинное и нелогичное. Мол, раньше мы думали, что мелкой полемике в большом научном сборнике места нет, а раз так – ну так и быть... Мы-то думали, что «вряд ли "выяснение отношений" подобного рода могут представлять интерес для широкого круга читателей»... А нынче...
– тонкости. Для специалистов.
Зато прочно усвоена обольстительная манера спорить с заграничными оппонентами в одностороннем порядке – и 7 лет спустя Макаровы публикуют не доводы противной стороны, а исключительно собственные суждения по поводу муляжа чужого мнения.
Предлагаю восстановить историческую справедливость и лишить гг. Макаровых права на эксклюзивное чтение моих материалов.
Итак, письмо, направленное летом 1993 года в редакцию журнала «Новый мир».
«Новый мир» (1993. № 5), содержится ряд критических замечаний в отношении моей работы «"Тихий Дон" против Шолохова» («22» (Тель-Авив), 1988-1990, Х 60, 63, 74; «Даугава» (Рига), 1990, № 12; 1991, № 1-2). Не намереваясь вступать в полемику по общим (методологическим) вопросам (преимущества того или иного мнения доказываются достигнутыми результатами), остановлюсь лишь на одном упреке в мой адрес, поскольку в данном – и только в данном случае речь идет о фактах.
«Свои гипотетические утверждения 3. Бар-Селла рассматривает как безусловные, фактически отвергая другие возможные объяснения. Возьмем в качестве примера анализ фрагмента, описывающего уход добровольческой армии из Ростова. Увлекаясь собственными предположениями, он (Бар-Селла. – Б. -С.) пытается доказать, что в тексте Шолоховым допущена ошибка и первоначально должно было стоять слово «мороСило», а не «мороЗило». Но проверить историческую подоснову эпизода исследователь не потрудился. Достаточно свериться хотя бы с «Ледяным походом» Романа Гуля, чтобы увидеть точность текста «Тихого Дона» (в день ухода добровольцев из Ростова стояла морозная погода) и неосновательность сложных логических построений автора» (с. 217).
Ну что ж, потрудимся проверить.
Роман Гуль, глава «Отступление армии» (Ледяной поход (С Корниловым). Берлин, [1921]. С. 51–52):
«Совсем стемнело. ... Тихий, синий вечер. Идем городом. Мигают желтые фонари. На улицах – ни души. Негромко отбивается нога. ... Город кончается – свернули по железной дороге. ... Дошли до указанной в приказе отступления будки. [...] Мимо будки в темноте снежной дороги торопится, тянется отступающая армия. Впереди главных сил, с мешком за плечами, прошел Корнилов».
«в день ухода добровольческой армии из Ростова стояла морозная погода»?
Генерал А. И. Деникин вспомнил, например, что идти пришлось по глубокому снегу:
«[...] шли они в длинной колонне, утопая в глубоком снегу... [...] Двинулись, наконец, окраиной города. По глубокому снегу» (Очерки русской смуты. Т. 2. Борьба генерала Корнилова: август 1917 г. – апрель 1918 г. [Paris]: J. Povolozky & Co., [1922]. С. 225-226).
Вторит Деникину и генерал А. П. Богаевский (Воспоминания генерала А. П. Богаевского. 1918 год. "Ледяной поход". Н. -Й.: «Музей Белого Движения» Союза Передвижников, 1963. С. 53–54).
«Под вечер 9-го февраля, уничтожив все канцелярские дела и погрузив кое-какие вещи на 2 штабных автомобиля, мы двинулись по Садовой улице к Нахичевани. [...] Был тихий зимний вечер. Накануне выпал снег. Пустынны и мрачны были ростовские неосвещенные улицы. [...] у выхода из города [...] случилась первая неудача: мой автомобиль, попав в глубокий снег (дорога за городом еще не была накатана), остановился и, несмотря на отчаянные усилия шофера, дальше не пошел. Пришлось его бросить, испортив двигатель».
«Генерал Алексеев в походе» (Донская Волга. (Ростов на Дону). 1918. № 22. [11 ноября]. С. 7):
«Быстро сгущались зимние сумерки над покинутым городом; добровольческие отряды собирались в Лазаретном городке [...] Шли переобремененные оружием и вовсе без оружия, шли случайно приставшие, шли раненые и больные, убежавшие из лазаретов, – шли, увязая по колено в рыхлом февральском снегу».
Итак, все три очевидца отметили в тот день наличие глубокого снега (обстоятельство, кстати, вовсе упущенное Р. Б. Гулем).
Еще одно свидетельство – адъютанта Л. Г. Корнилова, хана Резака Хаджиева (Великий Бояр. Белград: Слово, 1929. С. 289):
«Через несколько минут Верховный, как пророк, занял место впереди и все, как ученики, пошли за ним. Было ровно 4 часа 15 минут. Стояла отвратительная погода. Шел легкий снег, которым было покрыто все. [...] Луна своим мертвым светом сквозь снежные тучи освещала степь».
– «отвратительная погода». Но впечатление это принадлежит туркмену, уроженцу знойного Ахал-Текинского оазиса, а потому однозначно утверждать, что метеорологические пристрастия хана Резака совпадали с оценками автора «Тихого Дона», мы не вправе.
Обратимся поэтому к сборнику «Корниловский ударный полк», составленному на основании воспоминаний других участников «Ледяного похода» (Париж, 1936, с. 58-59):
«[...] в [...] ночь с 8-го на 9-е февраля Корнилов решил вывести из Ростова всю свою маленькую армию. Было объявлено брать с собой лишь самое необходимое. Корниловцы побросали свои чемоданы, запихали в вещевые мешки по смене белья, полотенце да мыло и выстроились в колонну. Крутился хлопьями снег. Сугробы, наметенные ветром, розовели отблеском пылавших складов».
Хлопья снега – это слипшиеся снежинки, а для того чтобы снежинки начали слипаться, необходима высокая влажность воздуха, что, в свою очередь, свидетельствует о достаточно высокой (около нуля градусов по Цельсию) температуре.
Но мы располагаем и другими свидетельствами о погоде в Ростове 9 (22) февраля 1918 года.
«Недавнее-былое» (Донская Волга. 1918. № 12. [26 августа]. С. 15):
«Бойцы добровольческой армии [...] после ухода армии из Ростова [...] отступившие с «фронтов» и не успевшие уйти с нею, искали спасения в царстве ночных теней кладбища, среди призраков склепов... [...] В тихий, сырой, немножко туманный вечер 9 февраля, в тревоге бессилия что-либо предпринять для своего спасения, добровольцы впервые перемахнули через кладбищенские ограды».
А теперь – полковник Я. М. Лисовой. «Неоконченный дневник» (Донская Волна. 1918. № 26. [9 декабря]. С. 4):
«9-го февраля 2 ч. дня.
[...] Бр... отвратительная погода! Мрачное свинцовое небо, продувающий насквозь холодный порывистый ветер, какая-то противно-липкая снежная каша, облепляющая лицо, забирающаяся за воротник и холодными струйками текущая по спине, груди... сквозь ветхую одежду тоже леденящая сырость тянется по ногам кверху...»
«Ледяного похода» в романе (кн. 2, ч. 5, гл. 18):
«От устья Дона солоноватый и влажный подпирал ветер. [...] На взрыхленной множеством ног дороге кое-где просачивались лужи. Идти было тяжело, сырость проникала в сапоги. [...]
– Россия всходит на Голгофу...
Кашляя и с хрипом отхаркивая мокроту, кто-то пробовал иронизировать:
– Голгофа... с той лишь разницей, что вместо кремнистого пути – снег, притом мокрый, плюс чертовский холодище».
– не морозно... Иначе не было бы ни луж, ни сырости, ни мокрого снега. А мокрый снег – это снег с водой. А если он падает с неба, то – снег с дождем. Оттого и в романе должно было стоять не – «Накапливались сумерки. Морозило», но – согласующееся с текстом и показаниями очевидцев:
«Накапливались сумерки. Моросило. От устья Дона солоноватый и влажный подпирал ветер».
Шолохова подвела авторская орфография. Дело в том, что еще в первых изданиях романа мы находим следующие написания:
«Моросил изморозный дождь, фонари кидали на лужу мерклые дорожки света» (кн. 1, ч. 3, гл. 22);
«В этот день изморозный дождь сеялся с полдня» (кн. 2, ч. 5, гл. 2);
«К вечеру посыпалась изморозь» (кн. 2, ч. 4, гл. 19).
Впрочем, такая орфография не была привилегией «Тихого Дона», ср. у Андрея Белого («Серебряный голубь». М., «Скорпион», 1910):
«[...] Изморозь дышала на него своей пылью: вокруг изморозь крутилась – все пространство [...], казалось, плясало в слезливом ветре [...] А окрест – мразь да грязь: плясал дождик, на лужах лопались пузыри [...]» (с. 73–74);
«Л изморозь хлестала – пуще и пуще [...]» (с. 81).
Традиция такого написания была достаточно длительной – см. письмо Н. А. Некрасова И. С. Тургеневу от 21 октября 1851 г.:
«[...] услыхал одно новое словечко, которое мне очень понравилось, – паморха. Знаешь ли ты, что это такое? Это мелкий-мелкий, нерешительный дождь, сеющий, как сквозь сито, и бывающий летом. Он зовется паморхой, в отличие от изморози, идущей в пору более холодную. Это словцо Новг[ородской] губ[ернии]».
Еще разительней есенинское (1924): «В эту серую морозь и слизь...»; написание глагола, образованного от существительного «морозь» (т. е. – морось!), может быть только одним – морозить.
Шолохов неплохо понимал текст, когда рядом стояло вспомогательное слово: «моросил» – «дождь»; «изморозь» – «посыпалась»... Но в случае с «Морозило» опереться ему было не на что. Оттого и получился мороз, который и лужу заморозить не может. Хотя на дворе, конечно, не лето – «[...] плюс чертовский холодище».
«Тихого Дона». Во всех, кроме первого – журнального (Октябрь. 1928. № 8). Здесь фраза выглядела так:
«[...] Голгофа... с той лишь разницей, что вместо кремнистого пути – снег, притом мокрый плюс одиннадцать градусов холода по Цельсию».
– сообразительный редактор: при температуре в 11 градусов по Цельсию никаких луж быть не может. И сырости быть не может. Редактор и поправил: из сочетания «плюс одиннадцать градусов холода по Цельсию» извлек два слова – «плюс» и «холода», и из них сделал вполне приемлемое: «плюс чертовский холодище».
Эти два слова – «холода» и «плюс» – должны заинтересовать и нас. В русском языке «градусов холода» нет. Есть «градусы мороза» (a 11 градусов – это мороз) или «градусы ниже нуля». Существует еще одно обозначение: «минус», например, «минус 20 градусов по Цельсию». И тогда наше внимание останавливает слово «плюс». Плюсовая температура – это температура выше нуля.
Плюс и минус, тепло и холод. В этих двух словах заключены суть проблемы и ее решение.
«Тихий Дон» в значительной мере состоит в обнаружении и устранении смысловых противоречий. Здесь таких противоречий два.
Если на дороге лужи и сапоги промокают, то термометр никак не может стоять на отметке –11 по Цельсию. При такой температуре лужи замерзнут, а мокрые сапоги обледенеют. С другой стороны, довольно неуклюже выглядит и сочетание «плюс 11 градусов холода». Даже не неуклюже, а просто глупо – плюс минус 11 градусов!
Что же здесь было на самом деле? Ясно, что не могло быть «плюс 11 градусов» – для снега слишком тепло, даже мокрого. «Минус 11» – тоже перебор. Лужи. «Плюс минус 11» – совсем никуда не годится...
Так что же? А вот что!
«[...] Голгофа... с той только разницей, что вместо кремнистого пути – снег, притом мокрый, и плюс один градус по Цельсию».
«моросило» прочесть «морозило», как ему из этой фразы было уже не выбраться. Если «морозило», то «плюс» приходится понимать не как «+», но в значении «к тому же». А если температура минусовая, то –1 – слишком мало (как-никак – «морозило!»). Шолохов подумал и приписал к цифре еще одну единичку – получилось «11». (Тут, кстати, можно было бы задать вопрос: откуда такая точность? Если судить по роману, то отступающие носовых платков с собой не взяли, не то что термометров. А вот с +1 градусом по Цельсию никаких сложностей нет – температура таяния снега любому офицеру известна.)
Ну, а потом пришел редактор, посмотрел на лужи и понял, что тут черт ногу сломит. Так с тех пор вместо цифр и стоит эпитет – «чертовский холодище».
А отчего это Макаровы так уверены, что 9 февраля 1918 года в Ростове стояли морозы? Причина, как я полагаю, одна – Роман Гуль (глава «Чалтырь», с. 39):
«Вышли в степь. Мороз, ветер, темь, мятель. Засыпает снегом, трудно вытаскивается нога, колонна растянулась по одному... Идем, вязнем в снегу, остановились – дороги нет. [...] Люди топятся, как стадо, мерзнут, ругаются, лезут по снегу искать дорогу. Слышны голоса: "руку отморозил", "давай сюда винтовку!", "оттирай, оттирай скорей!"»...
И т. д. Вроде все похоже – степь, темь, холод, ноги вязнут в снегу... только это не «Ледяной поход», а описание ночного перехода из села Чалтырь в село Хопры. Происходило это на таганрогском участке фронта за несколько дней до оставления Добровольческой армией Ростова!
В силу чего приходится оставить без внимания как методологического пожелания А. Г. и С. Э. Макаровых, так и отпущенную мне долю комплиментов («впечатляющий результат», «виртуозный анализ», «убедительно показана»...).
Что можно добавить к этому по прошествии 7 лет? Наблюдения над затянувшейся эволюцией Макаровых от простодушной некомпетентности к подменам и передержкам? Вряд ли это представит интерес даже для узкого круга читателей...
Потому ограничусь еще одной цитатой. Предмет все тот же: погода в Ростове-на-Дону 9 (22) февраля 1918 года.
«После боя за Ростов, в коем приняла участие и Юнкерская батарея, состоялось совещание нашего командования. Было решено оставить Дон и, сохраняя Армию от уничтожения, отвести ее в Задонские степи и на Кубань. В эти февральские дни выглянуло солнце, и со стороны Азова задул теплый, южный ветер.
Ольгинской».
Это Виктор Александрович Ларионов, книга мемуаров «Последние юнкера» (Frankfurt am Main: Посев, 1984), глава 3-я «Первый Кубанский поход» (с. 59).
А это – «Тихий Дон»: «От устья Дона солоноватый и влажный подпирал ветер. [...] На взрыхленной множеством ног дороге кое-где просачивались лужи».
Думаю, хватит...
Зеев Бар-Селла
“Новое литературное обозрение” №47, 1'2001
Ответ Макаровых см. в кн.: "Вокргу "Тихого Дона": от мифотворчества к поиску истины". М. 2000.