Чернов Андрей: Как сперли ворованный воздух
О хорошем отношении к лошадям

О ХОРОШЕМ ОТНОШЕНИИ К ЛОШАДЯМ

Зеев Бар-Селла обратил внимание на следующий текст в ранних редакциях второго тома «Тихого Дона»: «Балка, по которой двигались в обход, была засыпана снегом. Местами доходил он лошадям до пояса». Позже это будет исправлено на «…до брюха» (ТД: 5, XII, 262). В свойственной ему наивно-эмоциональной манере исследователь восклицает: «И вот эдакая глупость держалась в романе целых 15 лет – лишь в 1945 году Шолохов смекнул, что снег доходил лошадям "до брюха"! <…> Что могло заставить читать "пояс" там, где написано "пузо"? Только почерк автора романа. А значит, что в этом почерке "у" было сходно с "о", а букву "з" можно было при некотором усилии принять за "яс"...»[13].

И действительно: «…тверда земля, и растет по ней трава сильная, духовитая, лошади по пузо» (ТД: 3, I, 243). И еще: «вода подходила лошадям по пузо» (3, V, 271 и 3/27).

Другой пример, который приводит Бар-Селла:

«Человек десять конных молча, в беспорядке ехали по дороге. На площади впереди выделялась осанистая, тепло одетая фигура».

Именно так в издании 1930 г. Но что значит площадь на степной дороге?

Через два года редакторы поправили: «На пол-лошади впереди выделялась осанистая, тепло одетая фигура». Очевидно, что в протографе, как заметил Бар-Селла, было написано сокращенно: «п. лошади» или «п/лошади». (Но это, скорее всего, означает, что в начале 1930-х кто-то из правщиков еще держал в руках протограф.)

«Нет, не ладилось у Шолохова с лошадьми... » – резюмирует Зеев Бар-Селла.

Справедливое это замечание подтвердим еще тремя примерами:

«Лошади поворачивались к ветру спиной…» (ТД: 8; XIII, 434).

Попытайтесь это вообразить…

Или столь же трагикомическое: «В упор в лошадиную морду выстрелил Игнат, сел, широко расставив ноги, сплюнул на сырую, волнами нацелованную гальку и ворот рубахи защитной разорвал до пояса» [М. А. Шолохов. Коловерть (1925)].

Не рубаху разорвал до пояса, а ворот рубахи…

Редкий эпитет «острая спина» звучит в первом томе «Тихого Дона»: «Садился у подзёмки на табуретке, остро сутулил спину…» (ТД: 2, XIV, 189).

Что это значит?

Перед нами развитие авторской метафоры Федора Крюкова:

«Старая серая кобыла Корсачная, уже с час запряженная в арбу, уныло слушала эти пестрые, давно знакомые ей звуки бестолково-радостного волнения и суеты. Она знала, что предвещают они двухнедельную полосу тяжелой, изнурительной, выматывающей все силы работы. Бока у Корсачной были желтые от навоза, шея местами облезла, а спина – острая, как пила…» («Зыбь»).

Кобылу мы видим сбоку. Пила – это ее хребет с торчащими, как зубья пилы позвонками. Стало быть, и в «Тихом Доне» человек сел в профиль к рассказчику, наклонился к своим коленям, и мы увидели его хребет, острый, похожий на зубья пилы.

Подтверждение такого чтения находим в том же «Тихом Доне»:

«Клячи… были худы до ужаса. Острые хребтины их были освежеваны беспрестанными ударами кнутов, обнажали розовые в красных крапинках кости с прилипшими кое-где волосками шерсти» (ТД: 4, III, 32). Или в «черновиках» о Петре Мелехове: «жОвотом навалтваясь на острую хребтину лошади» (2/81).

«Зыбь» написана в 1909-м, но вошла в книгу «Рассказы. Т. 1», где автор собрал свои лучшие повести и рассказы 1908–1911 гг. Вышла книга в 1914-м.

Молодой Владимир Маяковский в 1915-м превратил «острую спину-пилу» во «флейту-позвоночник», и эта метафора стала названием поэмы (есть тут и такие строки: «Привяжи меня к кометам, как к хвостам лошадиным…»), а тремя годами позднее воплотилась в стихи «Хорошее отношение к лошадям» (это, в частности, о том, что старых лошадей не кнутом надо поднимать, а добрым словом).

Заметим, что знаменитые «шолоховские метафоры», о которых столь восторженно и так много любит рассуждать официальное шолоховедение, – верная примета крюковского стиля. Ограничимся такими примерами:

– «…ветер сыпнул им в лицо горстями белых отрубей» (Крюков. «Группа Б. IV. Праздники)

– «…красноречивые доспехи нищеты» (Крюков. «Сеть мирская»).

– «…» (Крюков. «Зыбь»).

– «Мать оглядывалась и грозно потрясала пальцем. Зося изо всех сил крепилась, но все-таки фыркала, словно бутылка игристого квасу…» (Крюков. «Группа Б». VI. «Зося»).

ОБЛИТАЯ ТКАНЬЮ СПИНА

Вот еще украденная у Крюкова метафора:

Проза Крюкова не однократно позволяет проследить рождение метафоры. К примеру, знаменитое:

«По артериям страны, по железным путям к западной границе гонит взбаламученная Россия серошинельную кровь» (ТД: 3, VII, 289)

Вот о том же:

«По шоссе густой серой смолой текли знакомые шинели, потемневшие до пояса, давно не просыхавшие, измятые, свинцово-тяжелые. Хмурые и молчаливые, точно не выспавшиеся, шагали люди не в ногу, цепляясь штыками. Качался кое-где всадник на тощей лошади, торчали как журавцы, шесты санитаров. Чуть шевелились издали серые ряды, как туча пешей саранчи. Останавливались на заторах, стояли долго, с терпеливым равнодушием ждали чего-то, снова шевелились по чьей-то команде. И, казалось, нет им конца, нет перерыва» (Крюков. «Группа Б.» VI. «3ося»).

А сравнение солдат с саранчой взято из лихой и бравурной казачьей песни (одной из тех, что так люто ненавидел Ф. Д. Крюков):

Мы по горочкам летали
Наподобье саранчи.
Из берданочков стреляли

(ТД: 4, III, 45)

(Первые две строки приведены на этой странице дважды.)

О НАВОЗЕ И ПУШИСТОМ КОЗЛЕ

С животным миром у Шолохова какие-то свои, особые отношения:

Вот во второй книге «по мерзлым слиткам скотиньего навоза топчется...» Кто бы вы думали?.. «…пушистый козел» (ТД: 5, VIII, 228).

Пушистый... В непогоду... («Пасмурными теплыми днями», когда «лужинами и проталинами цветет оттепель».) По навозу...

(Вариант «пушистого кота» не рассматриваем, поскольку коты не любители навозных прогулок.)

По «Грамматическому словарю» А. А. Зализняка (обратному словарю русского языка, в котором слова расставлены по алфавиту строго в обратном порядке их чтения, так что «пушистый» надо искать на букву «й») тут могли быть следующие варианты: «губастый», «чубастый», рогастый», «пузастый», «кудластый», «ушастый», «рожистый» (в смысле мордастый). И еще «брудастый», но брудастый кобель явится в следующем абзаце.

Однако все эти варианты – в мимолет:

« – …Приехал на́ гости к Мохову, купцу, энтот самый сотник. Погоди, чей он прозвищем? Кубыть, Листницкий. Такой из себя тушистый, сурьезный» (ТД: 1, VIII, 46)[14]. Тушистый – тучный. У Зализняка этот диалектный эпитет не отмечен.

Прибавим сюда же: «– Живот растрес? Для такой сурьезной дорогу починить бы надо...» (Крюков. «На речке Лазоревой»).

Таких испорченных мест в романе довольно много. Ряд авторских прочтений Шолохова, свидетельствующих о его непонимании копируемого текста, выявлены нашими предшественниками (Мезенцев, Медведев, Зеев Бар-Селла, Макаровы, Венков, Самарин). Приведу еще лишь одно место из XXI главы второй части (с. 225). Вот диалог Григория и Аксиньи:

«– Будь она проклята, служба твоя, разлучница!

– Приду в отпуск.

– В отпуск, – эхом стонала Аксинья, всхлипывая и сморкаясь в рубаху, – покеда придешь, в Дону воды много стекет...

– Не скули... Как дождь осенью, так и ты: одно да добро» (См. также 2/87).

Смысл последней реплики Григория очевиден: бабьи слезы, что осенний дождь – одинаково бесполезны.

Что стояло в тексте вместо нелепого «одно да добро»?

Очевидно, «однова добра…».

«автор», и редакторы. Не заметили.

Почему?

Примечания