ОТ СТЕПАНА РАЗИНА ДО СЕКАЧА.
ПРОБЛЕМЫ СО СМЫСЛОМ
Легкость написания тех страниц романа, которые выводились на бумаге «на едином дыхании» (а их немало), выявляет то моцартианское начало в шолоховском творчестве, которое присуще художественному гению.
Феликс Кузнецов
У нежити ни лика, ни облика, – одна личина.
Пословица.
Писатели Василий Кудашёв и Михаил Шолохов (глаза честного человека).
Так расписываются на снимках не просто друзья, а соавторы
Ростовский историк Андрей Венков обратил внимание на такой шолоховский пассаж: «Только в 1918 году история окончательно разделила верховцев с низовцами. Но начало раздела намечалось еще сотни лет назад, когда менее зажиточные казаки северных округов, не имевшие ни тучных земель Приазовья, ни виноградников, ни богатых охотничьих и рыбных промыслов, временами откалывались от Черкасска, чинили самовольные набеги на великоросские земли и служили надежнейшим оплотом всем бунтарям, начиная с Разина и кончая Секачом» (ТД: 6, I, 9).
Поскольку бунтовщика Секача ни русская, ни донская история не знают, а сам Шолохов уклонился от ответа, кто же этот безвестный народный герой (такой вопрос прозвучал из зада на одном из выступлений перед студентами), Венков предположил, что речь про «последнего донского бунтовщика» Фоку Сухорукова. Однако Фока не был самостоятельной фигурой, фольклорной памяти по себе не оставил, и «надежнейшим оплотом» Дон ему не стал. Да и до бунта в разинском его понимании дело не дошло – имело место неповиновение, самовольный уход казаков с «Кубанской линии», куда они были переселены по указу императрицы, и только. Сухоруков подвергнут был позорному наказанию (1793) не в одиночку, но с Трофимом Штугаревым, Саввою Садчиковым, Иваном Подливалиным и Дмитрием Поповым. Но руководил тем «бунтом» не Сухоруков, а уроженец Пятиизбянской станицы тправились в Петербург с прошением к Екатерине II, где и был арестован…
Поэтому здесь имеется в виду, конечно, не некий неизвестный Секач, а Пугач – Емельян Пугачев. Просто почерк в подлиннике был не особенно разборчив, а самостоятельно продолжить третьим именем ряд «Разин – Булавин…» Шолохов не мог.
Окуда же взялся мифический Секач?
«Я исхожу из того, что стоявшее в оригинале слово "Фокою" было написано с "Ф" в виде перечеркнутого в середке "О", а при скорописи оно похоже на "С". Из ошибок в географических терминах видны особенности скорописи оригинала, в частности "л" он (настоящий автор) писал, как "х", а "д", как "б", "хвостиком" вверх, "е" заваливал, оно походило на "о" И "Фокою" можно было прочитать как "Оокого", "Сокого", "Сокочо", а несколькими главами дальше Вёшенский полк ведет бой. И бои в июле Вёшенский полк вел у слободы Секачи. В романе этого нет, а в черновиках могло и быть. Это – догадка, допуск. Но "Пугача" прочитать как "Секача", которого никогда, кстати, не было, невозможно. Сожалею, но я не считаю автором Крюкова. Разговор на эту тему может быть долгим, но для начала укажу на то, что это имя еще в 20-е годы озвучил (намеком) Серафимович, а потом в 30-е годы признание, что Шолохов списывал у Крюкова, выбивали из местных казаков органы. А сами, судя по всему, Шолохову под расписку материалы (для копирования) давали и забирали».
Если в распоряжении Шолохова был многоуровневый черновик, слобода Секачи и впрямь легко могла превратиться в имя мифического бунтаря.
Это, конечно, только версия, но ошибки в понимании протографа многократно встречаются в каждой части романа. Чего стоит, к примеру, такая приписка на полях: «колосистый » (1/23). Имеется в виду колёсистый месяц – месяц колесом, то есть луна. Сравним: «Конь бочит голову, изогнув колесистую шею…» (3, VII, 288).
Из материалов «черновиков» четвертой части:
«Да я почти что неграмотный! Читаю вовсе тупо» (4, II, 21; по рукописи: 4/14). Ясно, что в протографе было «Читаю вовсе туго». Ср. в дневнике студента-математика: «Боярышкин молчал (у него ломил “кутний”, как он выразился, зуб), а я очень туго » (3, XI, 311).
«В низенькой комнате, освещенной крохотной лампенкой…» (4, II, 25). Так и рукописи (4/17). Поскольку в Донском словаре и в СРНГ такого диалектизма нет, можно было бы предположить, что «» – лампадка протографа (, лампатик – по СРНГ калужское). Разница в двух буквах. (Однако не исключена и «лампенка».)
«Через два часа наступление возобновилось сызнова» (4, II, 28). Это вульгарная тавтология появилась при позднейшей редактуре. Но в «черновиках» (а, значит, и в протографе) правильно: «началось сызнова» (4/19).
«Очутившись вне действий огня…» (4/29); в издании исправлено: «». Военный термин, Шолохову неведомый.
«– Вот и я так. С четырнадцатого не вылазию из окопов. Ни угла, ни семьи не было, а вот за кого-то пришлось натдуваться... Кобыла – за делОМ, а жеребенок – так» (4, II, 30). В рукописи: «<> надуваться… …». Надо: «– за дело (отдувается), а жеребенок – так (ни за что, ни про что)».
«не впитывает воду, так и сердце Григория не впитывало жалости» (4, IV, 51). Но в рукописи невообразимое: «…как солончак не питает воду… сердце… не стало питать » (4/36).
«В ноябре » (4, VI, 69). Так и в рукописи (4/49).
Варианты реконструкция этого места в протографе: «В ноябре вобыден жгли (жали?) ».
Вобыден – нареч. вологодск. Вобыден всего не сожнешь. Вобыдень (обыденкой) сделаешь, на обыдень и станет. Обыден – нареч. стар. вологодск. через день. Барщина обыден. (Словарь Даля).
– в течение дня или суток «… абыдёнкай, за адин день, туды и абратна». (Донской словарь).
«– Обыденки съездишь?
– А то чего ж? К вечеру возвернусь» (ТД: 5, XIV, 285).
То есть в том ноябре от наступления до отступления мороза проходило не более суток. Предпочтительней вариант «жгли морозы», ведь «жали» – всего лишь смысловой подхват пригрезившегося переписчику «обжима». Но мороз мало походит на обнимающего и обжимающего бабу мужика, это всего лишь нулевая метафора, псевдо-метафора, родившаяся в мозгу дремучего, но эротически легко возбудимого молодого графомана.
«7 ноября 12-й полк штурмовал высоту «320» (4, IV, 58). В рукописи: «…» (4/41). Переписчик не знает, что на топографических картах ставится конкретная высота конкретного места. Такой же случай: «…продвинулся до высот «680», что граничат с Голшским перевалом» (4/122);
«…» (4, V, 65) Но в рукописи: «Незадолгим после Покрова…» (4/48). Что же было в протографе? Мы можем ответить на этот вопрос, поскольку в «черновике» начато и зачеркнуто: «…». То есть в подлиннике фраза звучала: «На четверг после Покрова…» А «незадолгим после» – творчество самого Шолохова. Это его стиль.
«Дарья, вильнув подолом, взбежала на крыльцо …» (4, V, 66). В рукописи: «Дарья, мигнув подолом…» (4/47). Американский шолоховед Герман Ермолаев утверждал: «…и в рассказах (имеются в виду “Донские рассказы” – А. Ч.), и в “Тихом Доне” можно встретить случаи неправильного употребления одних и тех же слов. Так, “мигать” употребляется в смысле “мелькать”: “И пошел... мигая рубахой”, “Дарья, мигнув подолом...” (“Октябрь”, 1928, № 6. С. 55)[1]».
Однако «мигнуть» (донск.) – мелькать, бытро скрыться
«Кирик мигнул смоляно-черной, широкой бородой…» (Крюков. «Ратник»); «…тень от его лохматой папахи размашисто мигала от двери к потолку» («Мечты»); «Жидкий блеск мигал на окошках» («Зыбь»). – «коза…так махнула по молодому дубняку, что лишь мигнули в глазах казаков сине-сизые глянцевитые раковины копыт да верблюжьего цвета куцый хвост» ().
Ермолаев не прав. Такое употребление глагола «мигать» – мета донского диалекта и мета языка Крюкова.
[1] Ермолаев Г. О книге Р. А. Медведева «Кто написал “Тихий Дон”?» (Париж, 1975) // Вопросы литературы. 1989. № 8. С. 182.