Чернов Андрей: Как сперли ворованный воздух
Рудименты дореволюционной орфографии

РУДИМЕНТЫ ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ ОРФОГРАФИИ

Старинные люди, мой батюшка…

Недоросль

В третьей части «Тихого Дона» дважды встречается в авторской речи написание «конфекты» (3/81). Это норма, принятая в XIX веке. См., например: «…корзины с дорогими кондитерскими конфектами в изукрашенных бумажках» (Н. Лесков. Кадетский монастырь. 1880); «…я не человек уже, а какая-то конфекта, и они хотят меня съесть...» (А. М. Горький. Мужик. 1899.)

Русское слово происходит от немецкого Konfekt, а с петровских времен булочниками и кондитерами на Руси были немцы.

При этом старик Мелехов говорит по новой норме: «конфеты» (3/82). Объяснение может быть только одним: создатель протографа – человек девятнадцатого столетья. Для него «конфеты» – новая, просторечная норма.

Так в переводе «Бесплодных усилий любви» М. А. Кузмина Олоферн говорит: «Я ненавижу таких фантастических фанатиков, таких необщительных, натянутых собеседников, таких палачей орфографии, которые говорят "чиво" вместо "чего", произносят "канфета" вместо "конфекта”…»[2].

Из протографа перекочевало в «черновики» Шолохова и написание «шоффер» (3/25). Шофёр, (шоффёр), [фр. chauffeur] – машинист, правящий при езде автомобилем и присматривающий за его исправностью (Брокгауз и Ефрон[3]). В парижском издании белого офицера Юрия Безсонова, выполненном по старой орфографии, прочтем[4]: «Спокойно, давъ намъ сесть, шофферъ поставилъ на первую скорость...». В печатном тексте «Тихого Дона», конечно, уже «шофер». Но для старомодного автора норма, как во французском, – с двойным «ф».

В рукописи встречаем написание «пенсне» (3/65; 4/14). Но до этого и после «пенснэ» (см., например, 3/122; 3/123; 4/50, 4/76). Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона дает написание: «пенснэ» и определяет этот предмет как «очки, удерживаемые у глаз посредством пружины, зажимающей переносье». (От фр. Pince nez – «сожми нос».) В таком виде находим это слово и в Толковом словаре Ушакова (1935).

Так еще у Алексея Толстого в «Гиперболоиде инженера Гарина», опубликованном в № 9 «Красной нови» за 1926 год, в стихах Ходасевича и в «Даре» Набокова.

Но в Толковом словаре Ожегова (1949) узаконено новое произношение: «пенсне».

Исстари и вплоть до 1956 года слово «черт» русские люди писали, как хотели: «чорт», «чёрт», «черт» (поскольку, если много, то «черти»). Однако каждый автор, разумеется, придерживался какой-то одной, принятой им системы. Но в шолоховских «черновиках»: «Брось к чОртовой матери» (2/38); дважды «чОрт» (2/40); «к чЕертовой матери» (2/45); «чОрт» (2/58); «до чОрта» (2/64); «чОртова сволочь» (2/81); «что за чЕрт» (2/91); «ишь чЕртило» (2/92); «…мать твою чЕрт!» (3/19), но «чОрт с ним» (3/25), «что это за чОрт» (3/32), «» (3/41); «один чЕрт» (3/52); «чОрт знает что» (3/71); «чОрт с ним!» (3/77); «осточОртела царева службица» (4/37). Итак, – вновь чересполосица, а, значит, вновь наложение одной системы на другую.

О том, что подлинный автор явно не в ладу с устойчивыми советскими клише (он их просто не знает), говорят и такие строки в «черновиках»: «…официальное сообщение о низвержении Временного правительства» (4/125; поправлено красным карандашом на «о свержении»). «Низвержение» – это высокий штиль, но большевики были свергателями всего высокого и никогда бы так не сказали.

Итак, надо полагать, что протограф «Тихого Дона» был создан человеком, родившимся в XIX столетье и, видимо, неплохо знающим немецкий и французский. Но тогда, по крайней мере, первые части романа должны были писаться по дореформенной орфографии, и какие-то следы этого могут сохраниться и в шолоховских «черновиках».

Такое предположение еще до публикации «черновиков» и «беловиков» романа сделал израильский исследователь Зеев Бар-Селла.

Так и оказалось.

В четвертой части романа помещен исполнительный лист, который получает старик Мелехов (4, VI, 70). В издании он воспроизведен по правилам советской орфографии, но в рукописи это единственная страница, написанная с ерами, ятями и «десятеричным и». По ошибкам, сделанным писцом при копировании старой орфографии (они исправлены лишь при сверке рукописи), увидим, сколь трудна эта работа для Шолохова. Хотя первый ять воспроизведен правильно, второй все-таки заставил Шолохова споткнуться («меъщанина»)… Вот и «i» приходится вписывать поверх «и», и, судя по неряшливым, явно добавленным позднее хвостикам у «а», окончания прилагательных на «аго» тоже кусались.

По Указу* ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО** ВЕЛИЧЕСТВА 1916 года октября 26 дня, я, Донецкаго округа Мировой судья 7-го Участка, слушалъ гражданское Дело по иску меъщанина*** Сергея**** Мохова съ урядника Пантелiймона***** Мелехова 100 руб. по запродажному письму и, руководствуясь ст. 81, 105, 129, 133, 145, 145-г Уст. Гр. Суд. заочно

определилъ:

Взыскать съ ответчика, урядника Пантелiймона****** Прокофьева Мелехова Мохова, сто рублей по запродажному письму отъ 2-го iюня 1915 года, а такъ-же три рубля

Решенiе это, на основанiи 3 пунк. 156 ст. Устава Граждан. Судопр., подлежитъ немедленному исполненiю, какъ вошедшее въ законную силу. <1917 апреля 30 дня. – зачеркнуто А. Ч.> Донецк. окр. Мировой судья 7-го участка по указу ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО******** ВЕЛИЧЕСТВА, приказалъ: всемъ местамъ и лицамъ, до коихъ сiе можетъ относиться, исполнить въ точности настоящее решенiе*********, а властямъ местнымъ, полицейскимъ и военнымъ оказывать исполняющему решенiе ПристОву надлежащее по закону содействiе безъ малейшаго отлагательства.

(4/50)

––––––––––––––––––––

* «У» исправлено из «у».

«ИМПЕРАТОРСКОГО».

*** так!– А. Ч.

**** исправлено из «Сергея».

***** исправлено из «Пантелиймона».

****** исправлено из «Пантелиймона».

«Сергея».

******** исправлено, начально «ИМПЕРАТОРСКОГО».

********* исправлено из «решение».

Не понятая, а потому зачеркнутая в «черновике» и не попавшая в печатный текст дата 30 апреля 1917 года, для автора принципиальна. Предварительное «ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА»(так выделено и в рукописи, и в печатном тексте) 26 октября 1916 года (ровно за год до большевистского переворота) должно вступить в силу 30 апреля года 1917. То есть уже после падения монархии. Понятно, что судья писал впрок, не зная, что через четыре месяца император отречется. Шолохов (или тот, кто редактировал его «черновик») принял это за анахронизм и дату зачеркнул, поставив перед ней точку. Документ получился идиотским: предварительное («неокончательное») решение, дающее должнику отсрочку, в нем объявляется «немедленным» и «вошедшим в законную силу».

При этом советские редакторы, дабы избежать «странных сближений» на всякий случай исправили 26 октября (праздничный день!) на 27 октября. И переврали номера статей гражданского судопроизводства: в печатном тексте: «ст. ст.<так! – А. Ч.> 81, 100, 129, 133, 145» (ТД: 4, VI, 70).

Присмотримся к рудиментам дореформенной орфографии в «Тихом Доне».

КАПРИЗЫ «У НЕЯ»

«черновой» рукописи первой части читаем: «…и пахнет возле нея пряННо и сладко черной малиной…» (в издании нет.). С. 16: «губы у нея» (другими чернилами исправлено на «у нее»). С. 25: «…но не было у нея к нему чувства».

«…и пахнет возле нея пряно…». 1/10

«…губы у нея». Правка на «у нее». 1/16.

«…у нея». 1/25.

При этом: «глядел » (с. 12); «глядели на нее» (с. 26).

– примета письма человека XIX или начала XX столетья.

В издании: «…осмелился непочтительно отозваться об ее императорском величестве» (3, XIV, 337). Но в рукописи: «…о ея императорском величестве» (3/63);

Если формы «ея» и «ее», «нея» и «нее» употребляются бессистемно, это означает лишь одно: перед нами осовремененная копия с протографа, выполненного по дореволюционным (до 1918 года) орфографическим нормам.

Чересполосица старых и новых орфографических норм, как и чересполосица грамотных и безграмотных написаний, приводят к непроизвольному самоподрыву репутации рукописи.

ТВЕРДЫЙ ЗНАК УЛИЧАЕТ

Шпионы подобны букве Ъ. Они нужны в некоторых только случаях,

А. С. Пушкин

Шолохов последовательно игнорирует твердый знак и предпочитает даже в середине слова пользоваться двойным апострофом: см., например, в «черновиках» первой части семнадцатую снизу строку на с. 8 рукописи («под”езжая») или двадцать пятую строку сверху на с. 9 («с”язвил»).

Однако на первой же странице: «такъ-же » (исправлено из «макъ-же высоко». Заметив описку, копиист не обратил внимания на то, что машинально скопировал и конечный ер. Он написан точно так, как в скопированном Шолоховым с соблюдением норм старой орфографии судебном решении (см. «такъ-же» на 4/50).

«…такъ-же». 1/1. Исправлено из «макъ-же»;
обычная ошибка для Шолохова: см., на с. 66
«черновиков» второй части, «у вас ить тат»
вместо «у вас ить там»..

«…такъ-же». 4/50.

В четвертой части: «В 318 Черноярскомъ» (4/20; «ъ» замаран); «въ возрасте» (4/23; «въ» перекрыто размашистым «в»); «откуда полк развивалъ наступление» (4/42; «ъ» перечеркнут, но хорошо читается). А вот ер сверху перекрыт широким «л», под коим ясно видно: «тяжко виселъ синий ободок века» (4/81). Еще: «» (4/87; ер зачеркнут, но читается вполне удовлетворительно).

Зачеркнутый «ъ»: «этот верхний покровъ». 4/87. В окончании слова «верхний» писец машинально скопировал «-iй», «i» не поставил.

В «черновиках» второй части (с. 13) встречаем: «за голубою <тенью? спелью?> ». В последнем слове конечный «ъ» понят как «ь».

В речи казачки Пелагеи, в которой не наблюдается никаких аномальных смягчений согласных на конце существительных: «тарантулов из норь выманували» (ТД: 2 XVIII, 206). Так и в рукописи (2/73).

«– Ну, погоди! Ты ж пристыдила...» (ТД: 3, I, 240). Но в рукописи «…ты жъ…» (3/4) с зачеркнутым ером.

Ер, принятый за ерь: «… хлеб» (3/82).

Еще одно отсутствие еря в третьей части: «пытаясь рОзглядет» (3/67);.

Слово «дед» с недописанным конечным ером. 2/59.

А вот в удивительной фразе: «Свежий следъ подреза прорезали тонкУЮ <исправлено на «тонкие» – А. Ч.> полоскИ» (в протографе, видимо, было: «Свежiе следы полозьевъ прорезали тонкiе полоски»[5], но обилие ятей, конечных еров и «i» сделали это простое высказывание неудобочитаемым. В издании краткое, но бессмысленное: «» (2, XVII, 198). Это при том, что слова «подрез» Донской словарь не знает.

«Свежий следъ...». 2/67.

На два любопытных случая мне указал Леонидов (ник) на сайте электронного портала «Новый Геродот», где в начале лета 2007 года я предложил обсудить тему «Мародер Шолохов»:

«Во 2-й главе 3-й части Шолохов записал слово “вахмистр” с мягким знаком:

”Бравый лупоглазый вахмистрЬ Каргин с нашивками за сверхсрочную службу…” (с. 10). Шолохов это слово уже воспроизводил, и не в авторской речи, а в речи персонажа – и во вполне традиционной форме: “– Вахмистр баклановскова полка Максим Богатырев” (с. 84). Все последующие, весьма многочисленные «вахмистры» также были нормальными, без мягких знаков. Следовательно, причина могла быть только одна – “ер” в конце слова, плюс короткая память.

– 8-я глава) история повторилась. Здесь Шолохову встретилось редкое слово “портмонет”, и в результате родилась фраза: “– Ты, вот чево... – досадливо перебил Крючков и полез в карман шароваров за потертым портОмонетом” (с. 44).

Написание «портЪмонетом». 3/44.

В этот раз Шолохов лишнюю букву зачеркнул – из-за чего теперь трудно понять была это “o” или же “ь”. Первое все же вероятнее, так как неудобопроизносимый мягкий знак наверное насторожил бы его, а соединительная “о” в составном слове – дело вполне обычное. Видимо, Шолохов так и понял, несмотря на то, что в 9-й главе 2-й части он это слово уже воспроизводил, и опять же – в прямой речи, и в произносительной форме: «… ” (c. 30).

Опять виноват «ер» в конце слова (точнее в конце его первой его части), так как слово действительно составное, но лишняя буква между «т» и «м» возможна только в том случае, если слово записано по старой орфографии: “портъ-монетъ”».

Если б копиист работал «по памяти» и при том проговаривал текст, он никогда бы не написал «вахмистрь». Да, у любого переписчика, даже самого вдумчивого, внимание то концентрируется, то рассеивается (особенно к концу работы)[6]. Но у этого писца нет стереотипа, нет профессионального навыка: то схватит несколько слов (или даже фразу целиком) и запишет так, как запомнит (сделав при этом собственные орфографические ошибки), то, устав от столь непосильной интеллектуальной работы, перестанет вдумываться в смысл и начнет тупо копировать слово за словом. Так и выходит, к примеру, шолоховские «стОница», «жор» вместо «жар» и «што б» вместо «штаб» (см. выше). Впрочем, в некоторых случаях даже малограмотная копия имеет преимущество перед прилизанным печатным текстом, ведь она дает представление и об оригинале, и о том, что было изуродовано не вполне профессиональными редакторами.

Установка на выпалывание твердых знаков, подводит имитатора.

Оборотная сторона борьбы с ерами (этими злостными сорняками проклятого прошлого на ниве колхозного сочинительства) также представлена в рукописи: «Аксинья… пробует просунут /!/ » (рукопись, первая часть, с. 22). Эта «описка» означает, что копиист менее всего думал о смысле и конструкции фразы. В четвертой части: «понял, что избежаТ переговоров нельзя» (4/102).

Лес рубят – щепки летят. А потому ликвидируются и попавшие под подозрение мягкие знаки. Вот в речи Ильиничны: «» (2/37).

А вот еще более интересный случай. В дневнике убитого студента (вставка в рукопись третьей части, с. 13) читаем: «На запад идут бои», но в издании: «». Ясно, что Шолохов принял «е» за конечный «ъ» и потому убрал. Однако это ошибка столь малозаметная (не фактическая, а, скорее, интонационная), что таковой вовсе не кажется. А потому и редакторы вряд ли могли обратить на нее внимание. Но коли так, то текст печатался с машинописи, набранной по какому-то иному протографу (видимо, авторскому).

В том же дневнике: «У Толстого в “Войне и Мир” есть место…» (Конечная гласная в названии толстовского романа принята за ер и потому упразднена.)

Пример от Леонидова (ник):

«На с. 35-й черновой рукописи второй части пропущена последняя гласная в слове “просто”: “– всяк прост руками разводил приседая на землю от хохота, выворачивавшего нутро”)».

Это не описка, это такое понимание текста: мол, всяк настолько прост, что и сказать ничего не может, только руками разводит. Отсутствие запятой ничего не меняет: следующей запятой также нет, а запятая перед предпоследним словом предложения поставлена красным, то есть при сверке рукописи с протографом (или с уже печатным изданием). И тут же: «попал в Атаманский полк» (2/35; ер перекрыт красным крестом).

Размашистое незамкнутое «о» весьма легко принять за «ъ».

В рукописи: поездка «в Миллеров» (2/64). Но в протографе должно ожидаться «в Миллерово». В издании: «» и «вплоть до Миллерова» (2, VI, 146); «Надо в Миллерово везть…» (2, XVI, 193); «…отвез Мирон Григорьевич сына на Миллерово…» (4, VI, 75) и т. д.

Вместо «безрадостно-дико звучал стук» – «безрадостно дик звучал стук» (3/30). Вновь буква «о» принята за конечный ер.

«А кругом – насколько хватал /!/ – зеленый необъятный простор, дрожащие струи марева, полуденным зноем скованная древняя степь и на горизонте – недосягаем и сказочен – сизый грудастый курган» (ТД: 6, II, 34).

Разумеется, речь не о дальности видимости, ведь дальше горизонта ничего нет, а о широте зрительного охвата (потому и говорится о необъятном просторе, на который, кстати, смотрят не глазом, а глазами): «– насколько хватал<о> глаз…». Сравним: «Ей не хватало голоса» (ТД: 6, LVI, 361); «Не хватало рабочих рук» (ТД: 7, XIII, 127); «…ей не хватало дыхания» (ТД: 8, III, 327).

«Насколько хватало глаз» – аналог французскому à perte de vue«насколько хватает глаз»), что нередко сбивает с толку малограмотного читателя. Тем более что существует и другая идиома: «глаз выхватил (из сумрака, тьмы, смешения красок и т. п.)».

Подобный предыдущему случай: «Веснушчатое лицо старика Коршунова словно вымыла радость, казался он и чище и не таким уж конопатым». Но тут «чище» – о лице, а не об одежде. Надо: «казалось оно и чище…» В глаголе «о» пропущено, а в «оно» принято за «ъ» и уничтожено (4/51).

Шолохов не слышит звучания письменного слова.

Копируя и правя, он не произносит текст даже про себя.

Можно утверждать, что Шолохов списывал с оригинала, в котором в конце заканчивающихся на согласную предлогов «под», «над», «к», «в», «с») по правилам дореволюционной орфографии стоял «ъ».

Помня, что еров ему надо бояться пуще чумы, имитатор убирает «о» в конце предлога «со» и в предлоге «во» (в продвинутых почерках размашистое незамкнутое «о» напоминает «ъ»).

если б Шолохов делал свою работу со слуха (не важно, была бы это диктовка, или самостоятельное сочинительство).

В некоторых случаях, писец принял «ъ» за «ь», и в авторской речи возникло: «Шепотом говорили в станице, что Прокофьева жена ведьмачит» (с. 2); «Не успеють оглянуться…» (с. 9). Этот конечный мягкий знак (в речи автора!) указывает на то, что протограф создан человеком, писавшим с немыми ерами (в данном случае стоял «ъ»: «жена ведьмачитъ», «»), а копиист просто не отрефлексировал орфографическую ситуацию. Это при том, что мягкие неинфинитивные формы глаголов в речи героев мы обнаруживаем нечасто: «– Он оттель зирить, проклятущий, как войска передвигаются» (4/22; но и здесь, скорее всего, в протографе был ер). Одно из исключений – чересполосица мягких и твердых форм в «черновиках» третьей части (с. 5–6): «война будет»; «заберут»; «пишеть Григорий» («ь» зачеркнут красным; кто-то «свой» сверял «черновики» с протографом, впрочем, довольно невнимательно, и вносил правку.); «студенты мутять, небось» («ь» не вымаран); «никак не разделють» («ь» перечеркнут красным). На с. 2 «перебеленной рукописи 1927 года»: «», «дохаживаеть», «ходить-та», но тут же «ведьмачит». На с. 32 «черновиков» второй части в казачьей речи: «…ишь, голову не повернёть», но «ь» перечеркнут красным карандашом. Смягчение конечного «т», характерное для воссозданного в книге донского диалекта, выдерживается не регулярно. Шолохов убирает «ъ», если тот в протографе читается четко, и превращает в «ь», если «ъ» написан скорописью. Системы нет: она не голове копииста, а в миражах чужого почерка.

«отвязал от перила коня» (с. 17 «черновой» рукописи первой части). Видимо, было: «отвязалъ отъ перилъ коня».

В «черновиках» второй части: «из-под длинных ресниць» (с. 40; «ь» замаран).

Множество таких примеров мы обнаруживаем и в следующих частях шолоховских «черновиков» и «беловиков». Ерь то вымарыватся позднее, то остается на своем месте (при этом отсутствует в издании). Ситуация ясна и банальна в свонй типичности, потому описывать каждый случай просто не имеет смысла.

«– Как-то ни черт, нужен ты мне!» (с. 15). Так и в издании (ТД: 1, III, 26). Поскольку четырьмя строками раньше Аксинья в сердцах назвала напугавшего ее Григория чертякой, переписчик и вложил ей в уста фразу, смысл которой при переводе на русский примерно таков: ты все же («как-то») не черт («ни черт»), а потому, мол, мне не нужен. (Надо понимать, что молодая казачка, по мысли Шолохова, корчит из себя если не бесовку, то уж во всяком случае, хуторскую ведьму.)

Однако чудовищное с точки зрения и русского языка, и донского его диалекта «как-то ни черт» – очевидно, всего лишь испорченное: «– Как же, на чёрта нужен ты мне!»

Переписчик принял «же» за графически сходное прописное «то», а первое незамкнутое «а» («на черта») за «и», и второе «а» за тот самый зловредный «ъ», на охоту за которым он потратил львиную долю своего интеллекта.

В третьей книге романа читаем: «» (ТД: 6, LI, 326).

И хотя эти слова произносит не автор, а герой, простой казак, очевидно, что в протографе было совсем иное: «Конь подъ нимъ, аки левъ».

«нимъ аки») за «к», и лев превратился в неведомого Библии (да и науке) «ильва».

Сюда же, видимо, следует приплюсовать и такой пример: «То-то ума у тибе господь отнял» (с. 81). Скорее всего, в протографе стояло: «То-то умъ…», но и на сей раз ер был принят копиистом за «а» (как в случае с «– !» – 1/15).

Шолоховские «беловики» 5 части целиком подтверждают что:

– переписчик копирует текст с выполненной по дореволюционной орфографии рукописи, в которой он не может отличить еров от ерей;

– переписчик испытывает затруднения в написании твердых и мягких форм окончаний глаголов в третьем лице будущего времени; поскольку донского диалекта не знает.

«Тихого Дона» почти целиком переписана кудрявым почерком одной из сестер М. П. Громославской (жены Шолохова), но страницы 129–134 (последняя до середины) заполнены рукойсамого М. А. Шолохова.

Проиллюстрируем:

«– Сменить его! Казаки вон молодые что гутарют? «Он, – гутарют, – нас в первом же бою предаст!» (). На с. 129 «беловой» рукописи 5 части «…предастЬ» (не исправлено).

«…глаза нам его служба в большевиках!..» (345); На с. 130 «беловика» «заститЬ» (не исправлено)..

«– Не смолчит, небось!» (345); На с. 130 «беловика» «смолчитЬ» (не исправлено)..

«– Мы тебя в кашевары! Сделаешь борщ поганый – до тех пор будем в тебя лить, покеда с другого конца грызь вылезет» (346). В рукописи на с. 131 «», но «ь» зачеркнут.

«– Будя! Будя! Ишь какая им веселость!» (347). В рукописи на с. 131 «Аш …».

Вновьпереписчик принял ерь за ер и убрал его.

Мягкие формы встречаются в глагольных концовках и у Федора Крюкова. Но так всегда говорят только старики:

«– Хто йдеть?» («Тишь»).

Это реплика сторожа, отставного солдата, о котором сказано: «от колодца поднялась, кряхтя, согбенная стариковская фигура в лохматой шапке, в тулупе, с кривым костылем в руке».

«– Они можуть! – иронически подтвердил старик, склеенный из обрезков: – они так – вот вы чай пить уйдете, они весло совоздують и скроются...» («Мельком». 1914).

Написания в «беловиках» 5 части, свидетельствующие о механическом копировании чужого текста:

«– Поганка вонючая! Руль свой горбатый задрал!» (по изданию 345«беловика» «задрИл».

«– Тыквами » (347). На 131: «ТыкЛами»

Глагол «задрил» и загадочная «тыкла» великолепны. Но мы не найдем их в печатном тексте. Почему? Да потому, что он набирался в типографии с машинописи, а машинопись в Вешенской делалась с крюковского оригинала тамошней машинисткой.

«рОскосые, калмыцкие глаза» («беловик» 5 части, с. 131) свидетельствуют не только об уровне общей грамотности переписчика. Они – свидетельства того дремучего (на грани идиотизма) мира, в котором уютно обитает сознание плагиатора.

Вот, к примеру, 17–18 строки сверху на с. 133 беловика 5 части: «скакал по хуторам на снежно-белом красивейшем тонконогом коне». Здесь же (строки 26–27): «часто видели его в Каргине на белом тонкошерст[н]ом »[7].

Понятно, что конь тонкошеий (ведь оговорено, что шея у коня «лебединая») словно он не конь, а овца.

См. у любимого Крюковым Бунина: «И опять глубоко распахнулась черная тьма, засверкали капли дождя, и на пустоши, в мертвенно-голубом свете, вырезалась фигура мокрой тонкошеей лошади» [И. А. Бунин. Деревня (1909–1910)].

ТАЙНАЯ МЕСТЬ ЯТЯ

Начальник штаба дивизии сотник Копылов открыл комдиву Григорию Мелехову, как он его видит:

«– Ну, как человека крайне невежественного. А говоришь ты как? Ужас! Вместо квартира – фатера, вместо эвакуироваться – экуироваться, вместо как будто – кубыть, вместо артиллерия – антилерия. И, как всякий безграмотный человек, ты имеешь необъяснимое пристрастие к звучным иностранным словам, употребляешь их к месту и не к месту, искажаешь невероятно, а когда на штабных совещаниях при тебе произносятся такие слова из специфически военной терминологии, как дислокация, форсирование, диспозиция, концентрация и прочее, то ты смотришь на говорящего с восхищением и, я бы даже сказал – с завистью» (ТД: 7, X, 92).

Вспомним у Федора Крюкова:

«– Вот грамматике, Серега, поучись, – дружески посоветовал Чалый. – Буква ять у тебя заполнила все слова... Опять вот зефир... И никаких знаков препинания...» («Счастье»).

«Тихого Дона». 4/50

На с. 40 «черновиков» второй части» попадается написание «перезд» (переезд). Пропусков букв внутри слова в рукописи Шолохова немного. Такие примеры единичны и объяснимы не описками, но ошибками: сеРЦе; «» (на с. 2 и 7 «черновиков» первой части) и т. п. Но в слове «переездъ» пропущен именно он, зловредный и коварный шолоховский враг – ять.

В продвинутых почерках конца XIX и начала XX веков ять иногда писался неотличимо от «и» (в частности, это можно видеть в почерке Федора Крюкова).

Старорежимый ять в особенно трудных случаях выскакивает против воли переписчика. Вот слова Дарьи Мелеховой: «…» (3/86). Здесь да и в издании исправлено на «а самою» (рукописная графика «е» и «ю» весьма схожа), но прежний ять оказался перекрыт новой буквой не полностью.

«а самое». 3/86

Сравним с тем, как Шолохов пишет ять, копируя его по документу, сохраняющему дореформенную орфографию.

«Село (вместо Дело) (!)щанина Сергея Мохова». 4/50

Эта строка показывает, что ять для Шолохова – большая проблема даже тогда, когда он сознательно пытается его копировать. Только в первом случае ять скопирован правильно (впрочем, вместо «Дело», равнодушный к смыслу оригинала переписчик вывел «»). Уже в двух следующих привычка к новой орфографии и инерция последовательной правки ятя на «е» оказываются выше сил и разумения копииста, а потому первоначально дважды возникает «е», впрочем, в дальнейшем исправленнное.

Пример этот ставит жирный крест на возможном, казалось бы, предположении о том, что Шолохов, учившийся в детстве по старым орфографическим нормам, остался им верен, а потому они непроизвольно выскакивают из-под его руки и спустя девять лет после реформы.

Еще один ять легко реконструируется из дикого написания «милости » (3/108); Очевидно, что в протографе стояло: «милости Венценосца». То есть после начального «в» до легко узнаваемого «ц» в обоих случаях по четыре вертикально поставленных крючка, а потому «ен» писец легко принял за «ене» (по логиге: венец – венеценосец). По сути отличие только в нижней петле ера, входящего в диграф ятя.

«…милости Венеценосца». 3/108

«…милости Венценосца». Реконструкция правильной графики

Предвижу возражения, мол у Шолохова написано именно «Венценосца», просто это «ц» такая, похожая на «щ». Однако других подобных написаний в «черновиках» ТД мы не знаем. Шолохов пишет «ц» как «у» (только с короткой петелькой). Уже в первой строке первой страницы «черновиков» 1926 года такую графику мы встречаем дважды:

Ять ставился в окончаниях дательного и предложного падежей существительных единственного числа. «письмо об ГригориЮ» (3, XVI, 354 и 3/78) – это испорченное «письмо об Григорие».

«…впасть въ Еллинскую веру». Фрагмент рукописи Ф. Крюкова «Булавинский бунт». Ять здесь легко принять за «ю».

В рукописи первой части романа третья строка первого абзаца на с. 13 начинается словом «сенцы» (сени). Буква, стоящая в этом слове на месте «е» – один в один прописная латинская «R». Ниже строкой (и ровно под этим местом) в эпитете «мертвячим» вновь та же графема[8]. Возможны два объяснения: первое – перед нами соединение палочного «i» и строчного кириллического «е». Это механически скопированный «ять», причем в удобном для южнорусских говоров написании (диграф «iе»). В древности ять и звучал как «ие», но в украинском дал «и», а в русском «е». Но второе возможное объяснение более вероятно – переписчик начал копировать ять, но спохватился, и тогда сбоку от мачты прилепилось «е». Однако в любом случае налицо механическое копирование протографа.

В дневнике убитого студента на с. 3/8 вставки вместо «без некоторых» обнаруживаем «». Однако «е» не только под ударением[9], оно еще и графически нисколько не похоже на «и». Все разъяснится, если мы вспомним, что слово «некоторый» писалось через «е».

«без нИкоторых». 3/8 вставки

Несколько примеров мены ятя на «ы» (и наоборот) обнаружил в рукописи Шолохова Зеев Бал-Селла:

«белка» вместо «бы»;

«мны» (!) вместо «мне»;

«жены» вместо «жене»[10]

Полагаю, этих иллюстраций достаточно, чтобы понять, что мы имеем дело со списком с протографа, в котором наличествовал не понятый в ряде случаев переписчиком ять. (А поскольку переписчиком, пусть и подставным, был сам Шолохов, выходит, что писателя Шолохова в природе просто не существовало. )

Перейдем к менее очевидному случаю.

Зеев Бар-Селла предполагает, что Шолохов в одной текстологической ситуации дважды принял за «ы» букву «е» (на письме ять выглядел как «е», то есть как комбинация I+Ъ) и сначала в рассказе «Коловерть», а потом в первом абзаце «Тихого Дона» появилась «сырая галька»[11].

В рассказе читаем: «…сплюнул на сырую, волнами нацелованную гальку».

В беловике романа: «сырая изломистая кайма нацелованной волнами гальки».

«серая». Бар-Селла считает, что такое чтение, видимо, предложенное вешенской машинисткой, восходит к крюковскому протографу.

Однако это, казалось бы, безупречное текстологическое построение можно оспорить: в третьем томе встречается «пахнущая мелом и сыростью омытая галька» (6, LX, 386).

При этом в романе эпитеты «сырая» и «нацелованная» появляются только в третьей рукописи (в первых двух черновых они отсутствуют). Но «Коловерть»-то опубликована в 1925, то есть за два года до того, как Шолохов начал писать роман. Зеев-Барселла справедливо указывает, что уже найдя данную вербальную формулу в рассказе и повторяя ее в романе, автор не стал бы тратить титанические усилия (три редакции!) на поиск уже раз обретенного: «Каков же вывод? А вывод простой: “3-я редакция” – это вовсе не беловик! Это – новодел, ».

Согласимся. Однако с одной оговоркой: перед нами не просто имитация, а модернизированная в плане орфографии более-менее точная копия с авторского беловика. Как две предшествующих редакции – копии с черновиков Крюкова. Именно копирование и подвело Шолохова: сравнив тексты, Бар-Селла без труда определил, что сначала, а что потом.

Поищем подобные примеры:

« курили, расплетали серую рвущуюся нить разговоров» (4, II, 32–33). «Серая рвущуюся нить», на первый взгляд, звучит вполне складно. Какие у солдат в окопе разговоры? Ну, конечно, серые, как их шинели…

Но это взгляд барчука и дезертира, взгляд того, кто полагает, что серая окопная скотинка только и умеет, что мычать.

Вот и выше было совсем иное: «Отсыревшие голоса вяло песню и замолкли» (2, XV, 137). А еще: «некованые копыта выбивали » (6, III, 40).

Судя по этому, в первом примере читалось: «…расплетали сырую рвущуюся нить разговоров». Образ восходит не к фронтовому, а к рыбачьему быту: это определит и подтвердит каждый, кто хоть раз на рыбалке расплетал сырую «бороду» спутавшейся лесы.

«i»

Перовое «десятеричное и» мы встречаем в «черновиках» второй части: «Григорiй <исправлено на «Григорий» – А. Ч.> не чувствуя боли вскочил на ноги» (2/68).

«Григорiй…» с правкой окончания на «-ий». 2/68

Такой же случай: «Армию мы не можем отдать» (4/64 bis; «армию» первоначально записано с «i»).

«Армiю» с правкой окончания на «-ию». 4/64 bis

«…283-й Павлоградский и 284-й Венгровский полки 71 дивизии» (4/19). Но написано «», и точка над строкой позже зачеркнута другими чернилами, да и после «з» в слове «дивизии» «iи» переправлено на «ии» (но точка над буквой «i»осталась).

«284 Венгровскiй» (точка над «i» зачеркнута). 4/19

«черновике» третьей части на с. 5 вдруг читаем: «Расходилась, как бондарскiй конь». А еще: «ДмитрЕй Донской» (3/71), что соответствует написанию «Дмитрiй Донской».

«ДмитрЕй Донской». 3/71

Прелестно и такое: «– » (4/52; за незамкнутое «о» принято написание «съ радостiю»).

«– С радостОю вас…». 4/52

«оливковые узкiе кисти рук» (4/92; исправлено на «оливковую узкую кисть руки», но точка над «i» не зачеркнута).

«– …Мы сами скоро вокат на такой дистанцЕи будем» (4/124). В подлиннике могло быть лишь одно – «…дистанцiи…». Но графику рукописного строчного «i» от графики строчного «е» принципиально отличает лишь наличие верхней точки.

«Десятеричное и» провоцирует и на такие ошибки: «на третЬий день» (3/13).

Итак, графическое эхо «и десятеричного» около десяти раз встречается в «черновиках» первой–четвертой частей романа. Объяснить это можно только наличием «i» в протографе.

Примечания