УТАЕННЫЕ ВЕРХОВЬЯ «ТИХОГО ДОНА».
ТЕКСТОВЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ С ПРОЗОЙ КРЮКОВА
Шолохов стал одним из символов русскости в культуре,
и быть с Шолоховым – это быть русским писателем,
быть против Шолохова – просто быть против всего русского. <…>
Хочешь быть русским – признай Шолохова!
Вл. Бондаренко, патриот и критик
http: //v-g-bond.livejournal.com/3532.html
Любой человек, обладающий литературным словом,
прочитав произведения Фёдора Крюкова,
которому приписывали авторство «Тихого Дона»,
увидит, что он к роману Шолохова
не имеет никакого отношения.
Феликс Кузнецов.
«Аргументы и Факты». 05 (598) от 30.01.2008
Нашли неизвестную картину Рембрандта. Собрали специалистов. Половина говорит: «Да, автор – Рембрандт», другая половина – «Нет, подделка». Созвали всесоюзный консилиум. Тот же результат. Созвали всемирный консилиум. И опять то же самое. Тут кто-то вспомнил, что в Одессе до сих пор жив старик, который в 20-е годы держал антикварный магазинчик, и известно, что он никогда не ошибался. Старика разыскали, привезли в Москву. Подъезжает он на инвалидной коляске к картине. Искусствоведы перед ним расступаются. Посмотрел старик, скривился, «Тфу!» – говорит. Развернулся и поехал обратно.
– Изя, а что же значит это ваше тьфу?
– Тьфу на вас, если вы не понимаете, что это Рембрандт!
Анекдот 1970-х
М., (у которого «бронзовое лицо с острым, ястребиным носом»[1]) и сбежавшая от нелюбимого красавица-казачка Аксинья, то вряд ли мы получим правильный ответ. Меж тем речь не о «Тихом Доне», а о «Шульгинской расправе» молодого писателя Федора Крюкова, рассказе опубликованном в октябрьской книжке «Исторического вестник» за 1894 год (с. 653–677).
Только фамилия казака не Мелехов, а Машлыкин, а Аксинья – любовница полковника князя Юрия Владимировича Долгорукого, которого убивает атаман Кондратий Булавин.
А вот двойная параллель – и стилистическая, и ситуационная:
|
СТУДЕНТ ЕРМАКОВ СОБЛАЗНЯЕТ КАЗАЧКУ НАТАЛЬЮ Он говорил с жаром, отчаянно жестикулируя и размахивая руками. <…> Устремивши глаза в высоту, в глубокий сумрак неба, где горели неяркие, но ласково мигавшие звезды, он пел соловьем и остановился только тогда, когда услышал вдруг около себя тихое, неясное всхлипывание. <…> Она не отвечала и продолжала всхлипывать. <…> Наконец, он близко нагнулся к Наталье и обнял ее... Она не уклонилась и не отталкивала его, но все еще продолжала плакать... Крюков. «Казачка». 1896 |
ЕВГЕНИЙ ЛИСТНИЦКИЙ СОБЛАЗНЯЕТ АКСИНЬЮ Евгений, сжав руку Аксиньи, гладил ее с ласковой властностью, говорил, играя низкими нотками голоса. Он перешел на шепот и, слыша, как Аксинья вся сотрясается в заглушенном плаче и плач переходит в рыдание, стал целовать ее мокрые от слез щеки, глаза... ТД: 3, XXII, 386–387 |
Прямых самоцитат нет, но обе структуры строго параллельны и по подробностям, и по интонации.
Описание казачьего пенья:
|
«В это время с улицы донеслись стройные и плавные звуки песни. Один голос – густой немного надтреснутый какой бывает у людей большую часть времени проводящих на открытом воздухе или у пьющих – вел ровную низкую – резкий и высокий, но гибкий грудной подголосок – заливался красивыми и причудливыми переливами, то удаляясь и замирая, то подымаясь и звеня на высочайшей ноте» (Крюков. «Шульгинская расправа»). «Сдержанно и серьезно гудели басы, переплетаясь с яркими, нежно- струйками теноров, то уходящими ввысь, то широко и красиво покрывающими весь хор. Звуки наполняли всю эту большую комнату, бились, и звенели, и пели в ней, и, отраженные стенами, долго не умирали, проникая собой весь этот разгоряченный лампами, испорченный испарениями воздух. И казалось иногда, что они не двигались и застывали где-то в далекой высоте. Ною Николаевичу, когда он прислушивался к ним в полудреме усталости, представлялся знойный полдень с горячим сиянием солнца и с застывшим в воздухе звоном, жужжанием и пением невидимых певцов в высокой траве, в цветах, в зеленых ветвях...» (. «Картинки из школьной жизни»). «И когда, словно тихо качающаяся детская колыбель, подымались далекие, плавные волны песни, не сразу можно было угадать, что поют, но казались знакомыми голоса, и хотелось, не отрываясь, слушать тонкий подголосок, легкий женский голос, так красиво жаловавшийся, так задушевно говоривший о безвестной, трогательно-нежной грусти. Порою отделялись гордо-спокойные, густые звуки мужских голосовплескались над смутным гулом улицы и снова падали в подымающиеся волны хора» (Крюков. «Зыбь»). – «Ой, чер-ный во-рон... чер-ный во-о-рон...» – говорила песня, наполняя всю горницу тягучими звуками и покрывая громкий, одновременный говор подвыпивших казаков. – «Ой, что-о ж ты вье-ешься на-э-до мно-о-й...» – спрашивали угрюмо басы. – «Э-о-э-а-о... э-э-я-я-й-а-о...» – грустно звенел подголосок, точно плакал о горечи одинокой смерти на чужой стороне» (Крюков. «Станичники»). «И традиционная песня разлуки заплакала, полилась, потекла по улице, поднялась над соломенными крышами хат и, колыхаясь, звеня плачущими, нежными переливами подголоска, полетела умирать в голые рощи верб и тополей за станицу» (Крюков. «Станичники»). |
«Оркестр мощно и начал «Боже, царя храни» (ТД: 6, XI, 106). «Томилин по-бабьи прикладывает к щеке ладонь, подхватывает тонким, стенящим подголоском» (ТД: 1, V, 37). «Рассказывают голоса нехитрую повесть казачьей жизни, и тенор-подголосок трепещет жаворонком над апрельской талой землей» (ТД: 3, VII, 286). «Листницкий чаще всего слышал одну песнюгрустную. Пели ее всегда в три-четыре голоса. Над густыми басами, взлетывая, трепетал редкой чистоты и силы тенор подголоска <…> Какая-то тугая струна натягивалась в учащающем удары сердце, низкий тембр подголоска дергал эту струну, заставлял ее больно дрожать. Листницкий стоял где-нибудь неподалеку от сарая, вглядывался в осеннюю хмарь вечера и ощущал, что глаза его увлажняются слезой, остро и сладко режет веки <...> Басы еще не обрывали последних слов, а подголосок взметывался над ними, и звуки, трепеща, как крылья белогрудого стрепета в полете» (ТД: 4, II, 22–23). «Певчий войсковой хор стлал по залу шелковые полотнища казачьих песен, богато расшитых тенорами подголосков» (ТД: 6, XI, 104). «И тотчас же задорный тенорок подголоска взмыл, как птица, над гудящим басом и весело, с перебором начал <...> подвалило еще несколько басов, темп ее ускорился, оживился, и тенор подголоска, щеголяя высокими концами, уже звучал напористо и подмывающе-весело» (ТД: 6, XLVII, 306). «И многие сотни голосов мощно подняли старинную казачью песню, и выше всех всплеснулся изумительной силы и тенор подголоска. Покрывая стихающие басы, еще трепетал где-то в темноте звенящий, хватающий за сердце тенор, а запевала уже выводил <...> Уж и песенников не стало слышно, а подголосок звенел, падал и снова взлетал» (ТД: 7, XXVIII, 278–279). (В восьмой части ТД слова «подголосок» нет.) |
Прибавим в ту же копилку:
|
«…Звучат родные песни: / серебристый подголосок / звенит вдали, как нежная струна... /Звенит, и плачет и зовет» (Крюков. «Родимый край»). |
«– Ну, заводи. Да ты ить не мастак. Эх, Гришка ваш дишканит! Потянет, чисто нитка серебряная, не голос» (ТД: 1, V, 36). «Убивается серебряный тенорок, и басы стелют бархатную густую печаль» (ТД: 3, VII, 285). «Оттуда, с черно-голубой вышней пустоши, серебряными колокольцами кликали за собой припозднившиеся в полете журавли» (ТД: 2, V, 146). |
Ой, да чем наша славная земелюшка распахана…
Не сохами-то славная земелюшка наша распахана не плугами
Распахана наша земелюшка лошадиными копытами
А засеяна славная земелюшка казацкими головами.
Чем-то наш батюшка славный тихий Дон украшен?
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами.
Чем-то наш батюшка тихий Дон цветен?
Цветен наш батюшка славный тихий Дон цветен?
Чем-то в славном тихом Дону волна наполнена?
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими-материными слезами
«…батюшка славный тихiй Донъ». Ф. Крюков. Булавинский бунт.
А вот какой цитатой заканчивается очерк Крюкова «Булавинский бунт»:
Чем-то наша славная земелюшка распахана?
Не сохами то славная земелюшка наша распахана, не плугами,
Распахана наша земелюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная земелюшка казацкими головами.
Чем-то наш батюшка славный тихий Дон украшен?
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами.
Чем-то наш батюшка славный тихий Дон цветен?
Чем-то во славном тихом Дону волна наполнена?
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими-материными слезами.
Но это (замечено не мной) – эпиграф к первой части «Тихого Дона»:
Не сохами-то славная землюшка наша распахана...
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами.
О рыбалке:
|
«– Ловится рыбка-то? – спросил Ефрем. – Да разно... Глядя по погоде, – отвечал есаул: – под ущерб месяца так вовсе плохо идет» (Крюков. «Шульгинская расправа»). |
«– Не будет дела… Месяц на ущербе» (ТД: 1/6). |
Описание убийства:
|
Кондратий Булавин убивает князя Долгорукого: |
Григорий Мелехов убивает австрийца: |
|
«– Ах, ты... – хрипя и падая, произносит последнее ругательство князь и бьется на полу, судорожно царапая руками» (Крюков. «Шульгинская расправа»). |
«Удар настолько был силен, что пика, пронизав вскочившего на ноги австрийца, до половины древка вошла в него. Григорий не успел, нанеся удар, выдернуть ее и, под тяжестью оседавшего тела, ронял, чувствуя на ней трепет и судороги, видя, как австриец, весь переломившись назад (виднелся лишь острый небритый клин подбородка), перебирает, царапает скрюченными пальцами древко» (ТД: 3, V, 274). |
«– Эх, жирный черт этот немец разъелся!» (. «Шульгинская расправа»).
«– Разъелся на казенных харчах, нажрал калкан, ишь! Вставай, ляда, иди немцев карауль!» (ТД: 3, VIII, 292).
«Казаки зарыли убитых и начали гулять» (Крюков. «Шульгинская расправа»).
«По приказу Григория, сто сорок семь порубленных красноармейцев жители Каргинской и Архиповки крючьями и баграми стащили в одну яму, мелко зарыли возле Забурунного» (ТД: 6, XLI, 269).
И тут же:
«– Гулять хочу! — рычал Ермаков и все норовил попробовать шашкой крепость оконных рам» (ТД: 6, XLI, 272).
первобытностью казачьего мира и одновременно отвращение перед его дикостью объединяет ранние произведения Крюкова и «Тихий Дон»:
|
«Темный старичок, первобытный…» (Крюков. «Шквал»). «„России“ же шел и продолжает идти неиссякающий поток трудового, чернорабочего люда, ищущего просто заработка, куска хлеба. Люд этот эксплуатируется своими единоплеменниками еще в большей степени, чем – скажем первобытные „сыны Тихого Дона“. <...> Однако враждебное чувство, уже исторически, может быть, укрепившееся в подсознательной области когда-то вольных, а потом стиснутых Москвой казаков, подогреваемое эксплуатацией мелких и крупных дельцов из русских, переносится и на этот оголенный люд, и именно в силу его беззащитности на нем-то и срывается чаще всего темное озлобление, каким-нибудь случаем переплеснувшее через край» (Крюков. «Колдовской процесс»). «Василий Иваныч тоже крестился на эти знамена, на развевающиеся тряпочки малинового цвета, на Распятие и Богоматерь. Нет простой, первобытной веры. Но нет и другого, что заменило бы ее» (Крюков. «Жажда»). «Несколько керосиновых ламп – – льют скудный свет на парты» (Крюков. «Картинки школьной жизни»). «…сам не замечая, что забавляет их своей первобытностью» (Крюков. «Мечты»). «Городские мотивы на берегах первобытной, раскольничьей, милой нашей Медведицы, привыкшей к песням протяжным и грустным, казались чужеземными гостями, нарядными, изящными и диковинно-странными» (Крюков. «На речке лазоревой»). «Видимо, это пленяло и волновало моих рыбалок…» (Крюков. «На речке лазоревой»). «По-видимому, первобытным казачьим головам не чужда была мысль, что через посредство выборов в Учредительное Собрание готовится избрание и “хозяина”» ( «В углу»). |
«– Завидую тем, кто в свое время воевал первобытным способом– продолжал Калмыков, теперь уже обращаясь к Листницкому. – В честном бою врубиться в противника и шашкой разделить человека надвое – вот это я понимаю, а то черт знает что!» (ТД: 3, XV, 347). «Степь его покоряла, властно принуждала жить первобытной» (ТД: 6, III, 35). «На его глазах покрывались матки; и этот извечный акт, совершаемый в первобытных условиях» (ТД: 6, VI, 65). «Отходят и оголяются супесные пригорки, первобытно » (ТД: 6, X, 102). «…захватив пленных, жестоко, с первобытной дикостью » (ТД: 6, XLIII, 277).
|
Примечания
[1] Вспомним: «горбоносые, диковато-красивые казаки Мелеховы» (ТД: 1, I, 12).