Часть 3. «Тихий Дон». История с географией
В последние годы на страницах печати весьма болезненная проблема авторства «Тихого Дона» все больше переходит из области научного спора и серьезной полемики в русло детективного жанра. Начало этому положил журналист Лев Колодный, заявивший еще в 1990 г. в «Московской правде» об обнаруженных им (и считавшихся ранее утраченными) рукописях двух первых книг романа. Абсолютное большинство страниц черновиков, по свидетельству Л. Колодного, исполнены собственной рукой Шолохова, меньшая часть – его помощниками и переписчиками.
Сенсационная находка буквально просилась на стол исследователей-литературоведов. Но ни обладатель черновиков – некое частное лицо с московской пропиской, ни, кажется, и сам Л. Колодный не спешили с презентацией этого архива. В 1993 г. Л. Колодный публикует обширную статью о черновиках «Тихого Дона» в журнале «Вопросы литературы» (№ 1). В 1995-м он практически повторяет беглый обзор шолоховских рукописей в «Вечерней Москве» (номер за 23 мая). Однако адреса нахождения архива не дает, опасаясь, что на следующий день «явятся непрошеные гости-коллекционеры, литературоведы, грабители и т. д.».
Газет и журналов сегодня много. Возможно, были и другие публикации Л. Колодного о найденных рукописях «Тихого Дона». Но суть не в их количестве. Важнее другое – журналист, получивший ксерокопию бесценного архива, на протяжении восьми лет не делал попыток опубликовать хотя бы часть рукописного наследия.
«Известий» появляется статья Юрия Буйды «“Тихий Дон” течет на Запад». Квинтэссенция ее – черновики, найденные Л. Колодным, потихонечку уплывают за границу, владелец продает их постранично, поскольку Российская Академия Наук не имеет средств на выкуп архива за 500 тысяч долларов.
Что же, это хоть и запоздалый, но очень важный сигнал тревоги. Есть надежда, что такие деньги для приобретения рукописей романа-шедевра Россия найдет.
Но, размахнувшись, чтобы ударить в набат, Ю. Буйда не преминул «пришить» к проблеме некую вину лиц (от И. Н. Медведевой и А. И. Солженицына до А. Г. и С. Э. Макаровых), чьи литературоведческие изыскания были не в пользу авторства Шолохова. Приобретение рукописей государством рассеяло бы, на его взгляд, все сомнения вокруг честного имени певца «Тихого Дона» – но не все, мол, этого желают.
Действительно, если рукописи существуют и имеют соответствующий почтенный возраст – более 70 лет, то они обязательно «заговорят». Но почему так скупо, постранично публикует их то в одном, то в другом издании Лев Колодный? Не потому ли, что они могут рассказать больше, чем этого хотели бы некоторые «шолоховеды»?
«Откуда есть пошла...»
«Мелеховский двор – на самом краю хутора». Такой вот простой фразой начинается роман. Но совсем немудрено, что дотошного исследователя очень интересовал вопрос: был ли у хутора Татарского прототип какого-либо населенного пункта в реалии, или он – творческое создание автора, от ландшафта до неброской, но памятной архитектурной и житейской индивидуальности. Сам Шолохов довольно расплывчато предложил литературоведу В. Гуре искать заветное место по правобережью Дона, «от Вешенской до Еланской». В. Гура скрупулезно обследовал этот маршрут и очень скоро поразился похожести пейзажа у хутора Калининского (бывш. Семеновского):
«Может, здесь Григорий и Аксинья повстречались как-то у Дона... Это – географическая точка хутора Татарского».
Правда, исследователь был весьма разочарован, узнав, что в Семеновском не было ни церкви, ни паровой мельницы, ни богатого купеческого дома и магазина со сквозными дверями. Однако чуть позже все для него как бы стало на свои места.
«На другой день объезжал я верхнечирские хутора. С Песчаного увала открылся живописный вид на Каргинскую. Я так и ахнул, когда внизу, за Чиром увидел большую (выделено мной – B. C.) с просторной площадью в центре, и еще сегодня многими своими деталями напоминающую то, что известно теперь читателям всего мира».
В Каргинской В. Гура обнаружил и церковь, и бывший дом священника, и школу и даже останки фундамента некогда богатого магазина. Здесь, кроме всего, довольно значительное время жила семья Шолоховых, и, значит, писатель, по мнению В. Гуры, просто перенес приметы хорошо знакомой Каргинской в вымышленный хутор, донской пейзаж которого позаимствовал в другом месте.
«творческий симбиоз» – вместить большую матрешку в меньшую. Дело в том, что каким бы ни был обширным хутор Татарский (в «Тихом Доне» – 300 дворов и более), знаток административно-территориального устройства области Войска Донского обнаружит в нем не просто излишние, а не соответствующие статусу хутора приметы. Кроме церкви, богатого магазина, паровой и ветряной мельниц, школы, кабака, в Татарском наличествовали правление, почта, военный пристав, здесь нес службу благочинный о. Панкратий, а во время церковных праздников или «сполоха» на майдан Татарского стекались казаки «со всех окрестных хуторов».
Почтовыми отделениями в начале века не располагали даже некоторые станицы, соответствовавшие общероссийским волостным селам. Но в них обязательно были станичные правления. А вот в хуторах обходились властью одного атамана. Шолохов населяет Татарский целой коллегией почетных судей. А их и на станицу с подчиненными хуторами, поселками, выселками и слободами не полагалось больше одного человека.
Не было резона служить в глухом углу и благочинному. Ставленников и контролеров архиерея было всего 29 на всю обширную область. Один приходился на 4–5 станичных юртов. А тут – хутор....
«подают голос» неожиданно явившиеся черновики двух первых книг романа. Еще в «Вопросах литературы» Л. Колодный сообщал: в начальной редакции мелеховский двор находился на самом краю станицы, потом Шолохов обозначил ее как хутор. И хотя физиономия типичной донской станицы буквально выпирала из всего житья-бытья Татарского, – и в первом журнальном варианте и во всех изданиях автор остался верен некоей идефикс о необходимости проживания главных героев именно на хуторе. Правка – из «станицы» в «хутор» была проведена явно автоматически. Иначе не были бы оставлены уже упоминавшиеся и несоответствующие статусу хутора приметы. Но канители все равно было много. А отсюда смысловые и географические накладки.
Помните, как Шолохов советовал искать пункт привязки хутора Татарского по правобережью Дона «от Вешенской до Еланской». Но вот начинается вторая часть повествования, с изложением генеалогии купеческого семейства Моховых, – и читатель с изумлением узнает, что события романа происходят на месте бывшего «» казачьего городка Чигонаки, «угнездившегося в верховьях Дона, неподалеку от устья Хопра». Далее о Моховых сообщается: «», а здравствовавший уже во времена действия романа их потомок Сергей Платонович сначала «открыл в станице галантерейную лавчушку», а потом и мануфактурный магазин.
Значит, все-таки – станица... Почему же переименовать ее в хутор Татарский Шолохову показалось сподручней, чем оставить реально существовавшее имя? Скажете – авторская воля? Но зачем тогда писателю так точно привязывать придуманное название к совершенно конкретной местности. Ведь ориентирами служит не только указание на близость устья Хопра.
«Выросла и обросла постройками молодая Краснокутская станица, – говорится о ближайшем соседстве родины Моховых и Мелеховых, – на рубеже с бывшими помещичьими землями, по рекам Чиру, Черной и Фроловке... повылупились новые хутора».
Из «Русской энциклопедии» (изд. т-ва «Деятель») узнаем, что станица Краснокутская примечательна лишь ярмаркой с оборотом в 150 тыс. рублей. Но – что интересно для нас – подчинена она не Донецкому (куда входит Подонье от Вешенской до Еланской), а Усть-Медведицкому округу области Войска Донского. В том же округе Хопер вливается в Дон, а в версте от их породнения, к северу от Краснокутской, с далеких времен стоит станица Усть-Хоперская.
Чем же не подошло столь славное имя станицы Шолохову? Ведь, по выражению генерал-майора казачьих войск С. Голубинцева, «и орлы и коршуны вылетали из нее: и славный атаман генерал Каледин, и лихой казак Кузьма Крючков, и печальной памяти “красный атаман Дона”, “президент Донской Советской республики”, подхорунжий Подтелков»?
Время, как нарочно, свело их судьбы в тесный узел на стрелке двух рек. Можно ли было найти лучшее место на всем тихом Дону для развертывания событий и характеров великого романа-эпопеи? Больше того, именно Усть-Хоперский юрт стал центром драматической «казачьей Вандеи» наряду с известным вешенским восстанием против большевиков.
Слово о полку Ерамаковом
«Тихого Дона», знакомому с историей казачества, для определения места проживания героев романа не требовалось обходить все правобережное Обдонье. Издавна казачьи станицы приписывались к определенным полкам. В них служили прадеды, деды и отцы. Вот что писал об этом в своей «Истории казаков» А. А. Гордеев:
«Казачьи полки формировались по строго территориальному признаку. Полки пополнялись призывными из одних и тех же мест, и даже формирование сотен держалось этого порядка... Порядок формирования полков создавал товарищескую спайку... уверенность во взаимопомощи, а также служил и контролем на местах, так как в письмах к родителям каждый писал не только о себе, но и о товарищах, и отличиями по службе гордились не только родители...»
Шолохов, «переселив» главных действующих лиц из Усть-Хоперского юрта поближе к родной Вешенской, не мог не учитывать этих особенностей. Поэтому-то и появилось в начале главы VII второй части романа следующее отступление:
«Обычно из верховских станиц Донецкого округа – Еланской, Вешенской, Мигулинской и Казанской – брали казаков в 11-й – 12-й армейские казачьи полки и в лейб-гвардии Атаманский.
Усть-Медведицкого округа. В числе остальных попал в 3-й полк и Митька Коршунов».
следовательно, Митька со товарищи мог попасть, кроме 3-го полка, только в 15-й и 17-й, комплектовавшиеся тем же отделом. Но при условии, если бы он проживал в одной из станиц Хоперского, Усть-Медведицкого либо Второго Донского округа. Станица Вешенская административно была подчинена Донецкому округу.
В 17-м Донском казачьем генерала Бакланова полку служил, например, дед братьев Мелеховых по матери Максим Богатырев. Литературоведы А. и С. Макаровы, исходя из этого факта, впервые предположили, «где первоначально был расположен автором родной хутор Мелеховых» – в Усть-Медведицком округе области Войска Донского. Макаровы, не имевшие тогда сведений о «черновиках Шолохова», неоднократно указывали на своего рода раздвоение повествования. Как-то: Григорий служил в 12-м полку, но почему-то часто вспоминает бои в Восточной Пруссии (где означенный казачий полк не был вообще). Или другой пример: он находит у убитого казака дневник, последние записи которого датируются сентябрем, а еще в августе, после ранения, поезд уже уносил младшего Мелехова в Москву, на лечение в госпиталь... Отсюда Макаровы делали вывод: автор «Тихого Дона» по каким-то причинам менял творческие планы, переводя повествование с военного театра Восточной Пруссии в Галицию и соответственно изменял «место жительства» главных героев романа. Эта версия была явно спровоцирована переделками и вставками «соавтора», превращавшего станицу в хутор, размещавшего казаков в полки по собственному усмотрению, отправлявшего Григория Мелехова в госпиталь ради встречи с большевиком Гаранжой и т. д. и т. п.
Между тем никакого раздвоения в военной судьбе Григория Мелехова не было. Раскроем книгу генерал-майора А. Голубинцева «Русская Вандея» и найдем в ней описание военного пути 3-го Донского казачьего полка, выпестовавшего таких разных, но близких по ратному духу военачальников, как генерал Донской армии Константин Мамантов или начальник полевого штаба буденновской Первой конной армии Степан Зотов:
«... один из блестящих полков Императорской Армии, гордый своими боевыми делами и железной дисциплиной, овеянный боевой славой дедов еще со времен Шенграбена; почти на половину состоящий из георгиевских кавалеров, в числе которых был и известный всей России Кузьма Крючков, первый георгиевский кавалер Великой Войны, находился в резерве в Бессарабии... залечивая свои раны и отдыхая после боев и славных дел в Восточной Пруссии, Галиции, Карпатах, Полесье и Добрудже...»
Таким образом, никаких противоречий и раздвоений линии воинской судьбы Григория Мелехова не было. Существовал среди казачьих частей полк, побывавший и в Галиции, и в Восточной Пруссии. 3-й Донской казачий Ермака Тимофеева полк (а не имени Ермака Тимофеевича, как у Шолохова). И противоречие это снимается одним штрихом: Григорий Мелехов нес службу именно в этом полку. Он, как и Митька Коршунов, был призван в него не «почему-то», а в соответствии со строгим расписанием комплектования казачьих войск. А поскольку оба они служили в одном полку с легендарным Кузьмой Крючковым, значит, также были усть-хоперцами. Что подтверждается и описанием положения станицы в начале второй части романа – «неподалеку от устья Хопра».
Попытка Шолохова привязать «служивский период» Григория
Мелехова к 12-му полку, а значит, отнести «хутор Татарский» к Вешенскому юрту – приводит к целому ряду нестыковок, временных и географических смещений событий романа.
Впервые мы наблюдаем это в эпизодах, касающихся принятия молодыми казаками воинской присяги.
– хуторской) объявил:
– А ишо, господа старики, получена от станишного атамана распоряжения... В энтую субботу в станицу молодым на присягу. Чтоб к вечеру были у станишного правления <...>
Но через несколько страниц мы читаем:
«На площади, против старой церкви, в декабрьское воскресенье – черная полутысячная толпа молодых казаков со всех хуторов станицы <...>» Вызов молодых на субботу и проведение акта присяги в воскресенье можно объяснить лишь сугубой отдаленностью «хутора Татарского» от своей станицы. Однако Григорий Мелехов успевает вернуться домой к моменту наступления сумерек. Из-за чего брат Петр замечает ему: «Скоро ты».
В действительности молодым казакам Татарского для дачи присяги на верность государю незачем было собираться даже в недалекий путь. Поскольку в черновой редакции романа Татарский был станицей, и в нем наличествовали церковь (клятва приносилась крестоцелованием) и военный пристав. После же «переименования» станицы в хутор обстоятельства менялись. Григория и его однокашников надо было заблаговременно отправлять в дорогу. Так появилось уведомление о сборе в субботу «у станишного правления». Текст же главы X, рассказывающей о принятии присяги, остался нескорректированным. Отсюда и путаница.
Доказательств того, что Григорий Мелехов был призван в 3-й Донской казачий полк, на страницах романа можно отыскать немало. К этому ведет и сама логика описываемых событий. Григорий принимает присягу вместе с Митькой Коршуновым. Вместе они проходят медицинскую комиссию. В один и тот же день и час прибывают на сборный пункт в слободу Маньково, где начальство устраивает последний смотр их воинской экипировки и исправности коней.
«Через день, – читаем мы, – поезд, вышедший со станции Чертково, пер состав красных вагонов, груженных казаками, лошадьми и фуражом, на Лиски – Воронеж».
То есть речь шла об одной призывной команде, имеющей свой конкретный адрес назначения – г. Вильно, место дислокации 3-го Донского казачьего полка.
«За свой порог и угол...»
Кульминацией трагедии донского казачества и одновременно «нервным узлом» романа «Тихий Дон», вне сомнения, является период первого вторжения большевиков в область войска Донского. Бессудные расстрелы авторитетных атаманов и почтенных стариков, офицеров, вернувшихся с германского фронта – вновь «пробудили зверя» в уставших от войны и крови казаках. Почти вслед за «триумфальным шествием советской власти» во многих районах Донщины вспыхивают антибольшевистские восстания. На юге бразды правления берет Войсковой Круг во главе с атаманом П. Н. Красновым. Но на севере, в верхнедонских станицах, по-прежнему лютуют ревкомы и ревтрибуналы, под пятой пришельцев стонет донская земля.
Вот характерный образчик действий так называемой 2-й Социалистической армии по отношению к казачьему населению:
«<...> Разложившиеся под влиянием уголовных элементов, обильно наводнивших собою отряд, красногвардейцы бесчинствовали по дороге. В ночь под 17 апреля, расположившись на ночевку под хутором Сетраковым, они, несмотря на угрозы и запрещения командного состава, толпами шли в хутор, начали резать овец, на краю хутора изнасиловали двух казачек, открыли беспричинную стрельбу на площади<...>»
Похожую картину рисует в мемуарах и генерал-майор казачьих войск А. В. Голубинцев:
«<...> В слободе Михайловке... уже прочно обосновалась красная рвань. В январе... зверски убито 36 офицеров. Казаки колеблются, вид смущенный, смотрят хмуро <...>».
В «Тихом Доне» развязка «сетраковского инцидента» наступает стремительно:
«День спустя уже цвели по всему округу красные флажки скакавших по шляхам и проселкам нарочных. Станицы и хутора гудели. Вверх ногами летели Советы, и наспех выбирались атаманы <...>».
Мобилизационная готовность казаков не вызывает сомнения. Как уже говорилось раньше, полки и даже сотни донцов формировались по месту проживания. Но чтобы завести этот отлаженный механизм, необходима была и чья-то авторитетная воля, твердая рука. О ней на страницах «Тихого Дона» встречаются только намеки. Из разговора Валета и Михаила Кошевого мы, например, узнаем, что накануне общего схода казаков Татарского «к Сергею Платонычу из Вешек офицер чей-то прискакал».
Удивительно, но следы этого офицера мы находим в «Поднятой целине»:
«По крайнему к степи проулку январским вечером 1930 года въехал в хутор Гремячий Лог верховой...»
В предыдущем разделе («Фрески под обоями») уже рассматривалась странность появления контрреволюционера есаула Половцева в дни запрета на все казачье на породистом коне с серебряным нагрудником и наборной уздечкой, в «». Поражала его вопиющая беспечность, когда у первой встречной тетки он интересовался адресом проживания своего однополчанина Якова Лукича Островнова.
По дальнейшем рассмотрении у этого странного эпизода появились и новые загадки. Географические.
В разговоре с Яковом Лукичем Половцев объясняет причину своего появления в Гремячем Логу:
«Еду вот в Усть-Хоперскую по делам, заехал к тебе как к старому полчанину <...>».
«Я тебе прямо скажу, надеюсь на тебя. В нашей станице казаки собираются восставать... Мы связаны с Москвой, с генералами, которые сейчас служат в Красной Армии... В вашем районе – B. C.) много сочувствующих нам. Их надо объединить и собрать. По этому же делу я еду в Усть-Хоперскую...»
Однако в Усть-Хоперскую Половцев так и не уехал. Забыл о важном деле (или об этом «забыл» Шолохов?). В одну из ночей лишь «наведался в свою станицу» и воротился «перед светом». Зато по ночам к куреню Якова Лукича пробирались из ближних и дальних хуторов и станиц таинственные нарочные, привозили для его гостя свежие известия и оружие.
Перечитывая в который раз эти страницы «Поднятой целины», невольно ощущаешь похожесть момента на ситуацию, подробно обрисованную в мемуарах Голубинцева:
«<...> 15 февраля 1918 года из станицы Глазуновской переехал в станицу Усть-Хоперскую, где и поселился в уединенном доме <...> имея общение лишь с верными людьми, по большей части моими сослуживцами по 3-му полку, я с их помощью образовал небольшое ядро, с целью поддерживать и развивать антибольшевистское настроение <...> были намечены верные, твердые и убежденные люди <...>, которые изредка тайно приезжали ко мне поодиночке для доклада, обмена мыслями и получения инструкций».
Результатом этих организационных мер Голубинцева (тогда еще войскового старшины) стало решение «Съезда Советов Усть-Хоперской станицы» от 25 апреля 1918 г.:
«не подчиняться существующей советской власти и всеми мерами задерживать красногвардейцев», а также «мобилизовать подлежащие годы, выдать им нарезное оружие и патроны, находящиеся у населения».
«К вольным хуторам и станицам Тихого Дона»:
«Ударил час. Загудел призывный колокол, и Тихий Дон, защищая свою волю и благосостояние, поднялся как один человек против обманщиков, угнетателей, грабителей мирного населения...»
Ряды восставших росли буквально по часам. Центрами «казачьей Вандеи» стали станица Усть-Хоперская и крупнейший из ее хуторов – Большой. На другом фланге им противостояла окружная «столица» Усть-Медведицкая, членом ревкома и военным комиссаром которой состоял Ф. К. Миронов, войсковой старшина 32-го Донского (т. е. второочередник 15-го) казачьего полка, уверовавший в революционные лозунги о земле и воле.
На первой стадии исследований нами уже отмечалось, что и в «Тихом Доне» основным противником восставших казаков назывались мироновские части. Правда, с 1953 года имя самого Филиппа Кузьмича было вымарано по непонятным соображениям и в дальнейших изданиях романа не встречалось. Это, пожалуй, и логично. Поскольку в «Тихом Доне» центром восстания названа станица Вешенская, а не Усть-Хоперская, а руководителем его – генерал З. Алферов, а не войсковой старшина А. Голубинцев.
Но вот любопытное свидетельство. В «Заметке» к статье П. Н. Краснова «Всевеликое Войско Донское», помещенной в т. V «Архива Русской Революции», А. Голубинцев посчитал необходимым сделать целый ряд уточнений. Обратим внимание на одно из них:
«На стр. 227 сказано, что к 1-му июня на севере Дона была группа полковника Алферова – следует исправить: на севере Дона были две совершенно самостоятельные группы – Верхне-Донская полк. Алферова и Усть-Медведицкая, войскового старшины Голубинцева».
Эти замечания стоит отнести и насчет представления о географии и организационном ядре восстания самим Шолоховым, В главе XXI 5-й части романа говорится:
«В двадцатых числах апреля (1918 г. – B. C.) верховые станицы Донецкого округа откололись. Был образован свой округ, наименованный Верхне-Донским. Окружным центром избрана Вешенская, многолюдная, вторая в области, после Михайловской, по величине и многочисленности хуторов станица...» И далее: «В состав Верхне-Донского округа вошли станицы, бывшие <...> Усть-Медведицкого: Усть-Хоперская, Краснокутская <...>»
с фактом восстания казаков на севере области. Еще в июне 1917 г., по соображениям более удобного управления, из верховых станиц Донецкого округа был образован 3-й Донской или Верхнедонской, десятый по счету округ области Войска Донского. Границы же Усть-Медведицкого округа остались без изменения. И в период первого восстания на Верхнем Дону в административное устройство округов не вносилось никаких корректировок. В романе «Исход» В. и
С. Карпенко, созданном на строго документальной основе, мы находим подтверждение нашей версии:
«На хуторе Большом (Усть-Хоперской станицы – B. C.) образовался штаб белых повстанцев, громогласно объявивший себя Советом вольных станиц и хуторов Усть-Медведицкого округа».
«Тихого Дона», рассказывающие о начале восстания, рисуют нам походы казаков не по вешенским солонцовым и супесным степям. В небольшом вступлении к главе II 6-й части общая ситуация восстания обрисована следующим образом:
«На севере (области Войска Донского – B. C.) станица Усть-Медведицкая гуляла из рук в руки: занимал Миронов с отрядом казаков-красногвардейцев, стекшихся к нему с хуторов Глазуновской, Ново-Александровской, Кумылженской, Скуришенской и других станиц (все У. -Медведицкого округа! – B. C.), а через час выбивал его отряд белых партизан офицера Алексеева...»
«Уже четверо суток сотня татарских казаков под командой Петра Мелехова шла через хутора и станицы на север Усть-Медведицкого округа <...> на пятые сутки вступили в станицу Кумылженскую». «Неподалеку от станицы – B. C.) Вешенский полк в первый раз ввязался в бой с отступавшими частями красногвардейцев».
«После разгрома у Усть-Медведицы и ряда столкновений у станиц Глазуновской, Кепинской, Скуришенской и особенно у Арчединской, части Миронова, преследуемые нашими отрядами, отошли к Михайловке <...> в подкрепление им прибыли красные матросы и солдаты <...>».
И очень важное:
«В очищенных мною от большевиков станицах была объявлена мобилизация, и в несколько дней из отдельных сотен и отрядов мною было сформировано пять конных полков <...>. Полки получили названия по станицам, из которых были сформированы: Усть-Хоперский, Усть-Медведицкий, Глазуновский, Арчединский и Клецкий конные полки <...>».
Вывод напрашивается сам собой: один из полков конной группы Голубинцева, а точнее, Усть-Хоперский, был волей Шолохова переименован в Вешенский. Как и в случае переименования станицы в хутор, это было сделано наспех, без корректировки географии распространения восстания и расстановки противостоящих в нем друг другу сил...
—————————