Близнец в тучах
В 1956 году Б. Л. Пастернак был, как и в предыдущие два десятилетия, озабочен проблемой «первого поэта»:
«Были две знаменитые фразы о времени. Что жить стало лучше, жить стало веселее, и что Маяковский был и остался лучшим и талантливейшим поэтом эпохи. За вторую фразу я личным письмом благодарил автора этих слов, потому что они избавляли меня от раздувания моего значения, которому я стал подвергаться в середине тридцатых годов, к поре Съезда писателей. Я люблю свою жизнь и доволен ею» («Люди и положения» – в кн.: Б.,Пастернак «Воздушные пути (Проза различных лет)». М., 1982, с. 458).
Слова «Я люблю свою жизнь», в свете всем известных обстоятельств смерти Маяковского, усиливают, конечно, юмористическое звучание приведенного фрагмента. Но перед этим Пастернак рассуждает более чем серьезно и вписывает гибель Маяковского в общую картину гибели литературы:
«В последние годы жизни Маяковского, когда не стало поэзии ничьей, ни его собственной, ни кого бы то ни было другого, когда повесился Есенин, когда. скажем проще, прекратилась литература, потому что ведь и начало «Тихого Дона» было поэзией, и начало деятельности Пильняка и Бабеля, Федина и Всеволода Иванова (...)» (Указ. соч., с. 457).
Обратим внимание на положение «Тихого Дона» в этой фразе: вокруг него имена – Маяковский, Есенин, Пильняк, Бабель, Федин, Вс. Иванов, а «Тихий Дон» стоит безымянный. С одной стороны: «начало деятельности» Пильняка, Бабеля, Федина и Вс. Иванова, а в другой – «начало «Тихого Дона», лишь романа, а не деятельности А. М. Шолохова (на возражение, что «Донские рассказы» не заслуживали высокой оценки и потому не упомянуты, можно ответить, что началом деятельности Пильняка Пастернак тоже считал не рассказы 1917 года в «Ниве», а началом Бабеля – не сотрудничество в горьковской «Летописи» 1916 года, но их книги: «Голый год» и «Конармию»).
Еще один штрих: начало романа «Тихий Дон» (книги 1-я и 2-я) вышло в 1928 году, то есть «в последние годы жизни Маяковского», как раз тогда, «когда (...) прекратилась литература». Тем не менее, Пастернак ставит начало «Тихого Дона» в один ряд с началом деятельности Пильняка, Бабеля, Федина, Вс. Иванова, то есть относит роман к самому началу 20-х, в любом случае ранее 1925 года («когда повесился Есенин»). Мало того, все перечисленные писатели относятся к одному поколению, они, практически, сверстники (1892 – Федин, 1893 – Маяковский, 1894 – Пильняк, Бабель, 1895 – Есенин, Вс. Иванов). Шолохов с его 1905 годом рождения до самых молодых не дотягивает десяти лет!
Короче говоря, Пастернак отказывает «Тихому Дону» как в праве быть написанным во второй половине 20-ых, так и в праве именоваться произведением Шолохова.
Попытаемся ответить на этот вопрос. Откроем «начало романа» – книгу II-ю, часть 4-ю, главу 6-ю:
«В прозрачном небе, в зените стояло малиновое недвижное облачко, за Доном на голых ветках седоватых тополей черными горелыми хлопьями висели грачи».
Нужно приложить большие усилия, чтобы не вспомнить:
Где, как груши,
С деревьев тысячи
Сорвутся в лужи и обрушат
Это – «Февраль. Достать чернил и плакать!..». Впервые стихи были опубликованы в сборнике «Лирика» (М., 1913, с. 42) с посвящением Константину Локсу, а затем вошли в книгу «Близнец в тучах» (М., Книгоиздательство «Лирика», 1914). Примечательно, что в первой публикации строфа несколько разнилась от приведенной выше:
Где, как обугленные груши,
На ветках тысячи грачей...
Ср.: «за Доном на голых ветках седоватых тополей черными горелыми грачи».
Стихи Пастернака, помещенные в сборник «Лирика», возможно проливают свет и на «седоватые тополя»:
И, как в неслыханную веру,
Где тополь обветшало-серый
Завесил лунную межу.
Эти стихи – «Как бронзовой золой жаровень...» – отделены от «Февраля...» всего двумя страницами (сб. «Лирика», с. 45).
«Тихий Дон». Гораздо важнее другое – Пастернак узнал в авторе «Тихого Дона» своего сверстника: писателя 10-ых годов.