Черное солнце
«Теперь ему незачем было торопиться. Все было кончено.
В дымной мгле суховея вставало над яром солнце. Лучи его серебрили густую седину на непокрытой голове Григория, скользили по бледному и страшному в своей неподвижности лицу. Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца».
... Конец предпоследней главы «Тихого Дона» (ч. 8, гл. 17) принято относить к наиболее сильным местам романа. Именно поэтому К. Прийма, один из самых преданных исследователей жизни и творчества Шолохова, с волнением спрашивал великого писателя:
« – Михаил Александрович, пожалуйста, скажите, как вы нашли образ черного солнца?»
Будь Прийма читателем не одного лишь «Тихого Дона», он наверняка сформулировал бы свой вопрос иначе: не как, а где? Потому что уже за два года до выхода романа – в 1926 году – Григорий Ширман, поэт по призванию и врач-гинеколог по профессии, сокрушенно жаловался:
И солнце черное не ново,
И роза черная давно
Впервые сказано, и снова
Поэтами повторено
О как найти эпитет редкий!
Все разобрали мастера.
Остались нам одни объедки
От их пытливого пера.
И действительно, к 1926 году образ «черного солнца» (наряду с блоковской [если не Чарской – «Княжна Джаваха», лет за десять до Блока] «черной розой») мог почитаться достаточно избитым. Одним из первых, еще в 1904 году, воспользовался им Максимилиан Волошин при описании мастерской Одилона Рэдона:
«В мастерской Рэдона висит гравюра Дюрера: Женщина безнадежно и устало опустила голову; шелк платья безнадежно и устало шелестит по каменным плитам. /.../ Сломанные математические инструменты лежат в беспорядке. Серая радуга... звезда со снопом лучей и через небо длинная лента, на которой написано: Melancolia. На высотах познания одиноко и холодно... /.../ В этом мире солнце перестало быть источником света... /.../ Только одно солнце иногда восходит в этом мире – это Черное солнце отчаяния – Le Soleil noir de la Melancolie».
«Черное солнце» Альбрехта Дюрера является, по-видимому, основным источником аналогичного образа в поэзии Жерара де Нерваля (1808–1855). Стихам Нерваля суждено было сыграть неожиданную и значительную роль в истории русской поэзии, и в первую очередь – поэзии акмеистической. В посмертно опубликованной статье Иннокентия Анненского «Что такое поэзия?» («Аполлон», 1911, №6) Жерару де Нервалю выпала честь служить одним из воплощений «идеального поэта». Для акмеистов Анненский был высшим поэтическим авторитетом, и пройти мимо указаний мэтра они не собирались. Кроме того, год спустя, П. П. Муратов ввел Нерваля в круг актуального чтения (Ж. де Нерваль. «Сильвия. Октавия. Изида. Аврелия». Пер. с франц., ред. и вступ. статья П. П. Муратова. [М.], 1912). В том же 1912 году был опубликован (в рецензии Л. Кацмана на указанную книгу Нерваля – «Новый журнал для всех», 1912, №11) и первый русский перевод стихотворения «Отверженный» («El Desdichado»):
Я сумрачный вдовец, чья жизнь во мраке тонет,
Я – принц немых руин и каменных пустот.
Мертва моя звезда, и голос лютый стонет –
Он солнце черное Тоски в себе несет.
«лютый» следует читать «лютни»)
«Отверженному» обязана своим появлением целая гроздь «черных солнц» в мандельштамовских стихах 1916–1920 годов:
У ворот Ерусалима
Солнце черное взошло...
Я проснулся в колыбели
Черным солнцем осиян.
[1916]
И для матери влюбленной
Солнце черное взойдет...
[1916]
Это солнце ночное хоронит
[1918?]
И т. д.
Образ «черного солнца» мы находим еще у ряда авторов 1910-х годов – от Вячеслава Иванова:
Мы, пчелы черных солнц, несли скупые соты,
– омел и полынь...
(«Cor ardens», I. 1911) –
до А. Н. Вознесенского – автора книги «Черное солнце (Рассказы бродяги)». [М., 1913].
Окажись «Тихий Дон» безымянной рукописью, мы бы ее так и датировали – 1912–1920...
Но роман выпущен под именем Михаила Шолохова, а последние главы «Тихого Дона» появились и вовсе в начале 1940 года...
Ответов по крайней мере два.
Во-первых, Леонид Леонов, чей роман «Скутаревский» печатался в тех же номерах «Нового мира», что и первая книга «Поднятой целины». В шестой главе «Скутаревского» мы можем прочесть следующие стихи:
ботинки наши изношены,
знамена истлели...
Стройтесь, батальоны мертвых,
играй поход, барабанщик...
Здравствуй, черное солнце
Это – 1932 год. Но Шолохов сотрудничал и в других изданиях, например в «Литературной газете». И там тоже ему было не уйти от навязчивого образа.
Виктор Титов, «Баллада». Посвящена памяти семи телефонистов, «сожженных в ревкоме горным стервятником Ибрагимом-Мулла-Исса-Рахман-Датхо в кишлаке Янги-Базар, где стоял пост технической связи». Вот начало этой баллады:
Черное солнце трепещет
Раненою лисицей,
Под ним жеребец лоснится.
Гуляет басмач лукавый,
Славит безглазый ветер...
Стихотворение было опубликовано в «Литературке» к Дню Рабоче-Крестьянской Красной Армии, 23 февраля 1933 года.
А вот его разговор с К. Приймой:
« – Михаил Александрович, пожалуйста, скажите, как вы нашли образ черного солнца?»
Вот оно! Вот оно!! Слушайте!
«Шолохов, подымив сигаретой, ответил, что в образе черного солнца он не видит ничего особенного... Но, когда он писал эти страницы, он представил себя на месте Григория.
– Поверьте, – сказал Шолохов, – до сих пор помню, что тогда даже у меня потемнело в глазах...»
Бедный Михаил Александрович! Ну что вы к нему привязались?! Ну откуда ему знать, как попало в роман это несчастное черное солнце?.. Это же мука мученическая – всю жизнь держать ответ за другого...