Черновики «Тихого Дона»
Назвав роман гениальным, а автора его – гением, можно было сослаться на мнение многих и достойных литераторов. Мы решили, однако, не требовать от читателя излишней доверчивости и, хотя бы в этом вопросе, отдать ему право собственного суждения. Тем более, что читателям в этом деле предоставлена роль присяжных Вот – несколько иллюстраций (все цитаты по первой публикации 1928 года):
«Ласковый свет заползал Григорию под набухшие от бессонницы веки. Он поднимал голову и слышал все тот же однообразный, как скрип арбы, голос Прохора.
Пробудил его внезапно приплывший из-за далекого овсяного поля густой перекатистый гул.
– Стреляют! – почти крикнул Прохор.
Страх налил мутью его телячьи глаза. Григорий поднял голову: перед ним двигалась в такт с конской спиной серая шинель взводного урядника, сбоку млело поле с нескошенными делянами жита, с жаворонком, плясавшим на уровне телеграфного столба. Сотня оживилась, густой орудийный стон прошел по ней электрическим током.
В головной колонне наяривали похабную песню; толстозадый, похожий на бабу солдат шел сбочь колонны, щелкая ладонями по куцым голенищам. Офицеры посмеивались. Острый душок недалекой опасности сближал их с солдатами, делал снисходительней» (кн. 1, ч. 3, гл. 5).
«В это время казаки, изломав ряды, надвинулись ближе к трупам, снимая фуражки, рассматривая убитых с тем чувством скрытого трепетного страха и звериного любопытства, которое испытывает всякий живой к тайне мертвого. Все убитые были офицеры. Казаки насчитали их сорок семь человек. Из них большинство была молодежь, судя по виду, – в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет, лишь крайний справа, с погонами штабс-капитана, был пожилой. Над его широко раскрытым ртом, таившим немые отзвуки последнего крика, понуро висели густые черные усы. Казаки особенно долго смотрели на красивую и после смерти фигуру одного поручика. Белокурая курчавая голова его, со сбитой фуражкой, словно ласкаясь, никла щекой к земле, а оранжевые, тронутые синевой губы, скорбно, недоуменно кривились. Сосед его справа лежал вниз лицом, на спине горбом бугрилась шинель с оторванным хлястиком, обнажая сильные, напружиненные мускулами ноги в брюках цвета хаки и коротких хромовых сапогах, с покривленными на сторону каблуками. На нем не было фуражки, не было и верхушки черепа, чисто срезанной осколком снаряда; в порожней черепной коробке, обрамленной мокрыми сосульками волос, светлела розовая вода, – дождь налил» (кн. 2, ч. 4, гл. 3).
« – Ты что?!.. Ты!.. Не смей! Не смей бить – рычал Калмыков, сопротивляясь.
Глухо ударившись спиной о стену водокачки, он выпрямился, понял:
– Убить хочешь?
Калмыков шагнул вперед, быстро застегивая шинель на все пуговицы.
– Стреляй, сукин сын! Стреляй! Смотри, как умеют умирать русские офицеры... Я и перед сме-е... о-о-ох!..
Пуля вошла ему в рот. За водокачкой, взбираясь на ступенчатую высоту, спиралью взвилось хрипатое эхо. Споткнувшись на втором шагу, Калмыков левой рукой обхватил голову, упал. Выгнулся крутой дугой, сплюнул на грудь черные от крови зубы, сладко почмокал языком.
Едва лишь спина его, выпрямляясь, коснулась влажного щебня, Бунчук выстрелил еще раз. Калмыков дернулся, поворачиваясь на бок, как засыпающая птица подвернул голову под крыло, коротко всхлипнул» (кн. 2, ч. 4, гл. 17).
Такую прозу можно любить. Можно не любить, особенно современному советскому читателю, воспитанному на идиотском представлении, что гений – это простота.
с жестокой грубостью просторечия... Это – стиль, а, значит, – писатель и человек. Стиль и только стиль – ключ к тайне романа и тайне его автора.