Время жить и время умирать
Выше мы говорили о сходных местах в главах десятой и двенадцатой части третьей. Обратимся теперь к тому, что их разделяет. Разделом служит одиннадцатая глава, представляющая собой дневник убитого казака-студента, найденный Григорием Мелеховым.
К «Дневнику» мы будем еще возвращаться неоднократно, а пока обратим внимание на одну его особенность – хронологию. Здесь мы позволим себе привести пространную цитату из статьи Г. Ермолаева «Политическая правка «Тихого Дона» («Мосты» (Мюнхен), №15, 1970, с. 268–269):
«... путаницу внесли в сюжет поправки, сделанные в датах извещения командира сотни о смерти Григория и письма Петра, сообщающего о том, что Григорий жив. В журнальном тексте 1928 года командир сотни в извещении от 19 августа 1914 года ст. ст. писал, что Григорий убит в ночь на 17 августа. Это не увязывалось с датами и содержанием двенадцатой, тринадцатой и двадцатой глав, из которых следует, что Григорий был ранен под местечком Каменка-Струмилова (у Шолохова: Каменка-Струмилово) 16 августа в полдень, вернулся в полк примерно 19 августа и спустя двое суток был вторично ранен и отправлен в Москву. При первой же возможности день смерти Григория в извещении командира был перенесен на 16 августа (хотя слова «в ночь на» остались), а дата написания извещения изменена на 18-е. При подготовке издания 1953 года было, наверное, обнаружено, что Григорий не мог быть ранен ни шестнадцатого, ни двадцать первого августа, потому что в одиннадцатой главе сообщается, что он, до своих ранений, нашел у убитого казака-добровольца дневник, обрывающийся на записи от 5 сентября. Чтобы отправить автора дневника на фронт как можно скорее и убить его еще до первого ранения Григория, пришлось бы основательно переработать содержание и датировку дневника, занимающего в романе двадцать пять страниц. Шолохов избрал более легкий путь. Он передвинул вперед на месяц даты в извещении командира сотни, так что с 1953 года извещение датируется 18 сентября и сотенный пишет, что Григорий был убит под Каменкой-Струмиловой в ночь на 16 сентября. Ровно на месяц вперед была передвинута и дата письма Петра, сообщавшего о ранении Григория. Но заставив командира сотни выдумать бой под Каменкой-Струмиловой в то время, когда она уже была глубоким тылом, Шолохов не сделал никаких поправок в своем повествовании о боях у этого местечка и о ранении Григория. (...) Шолоховская поправка не вяжется также с оставшимся в тексте заявлением, что в Москве, при прибытии туда раненого Григория, «чувствовалась осень». Наступление осени в Москве было приурочено к ранению Григория 21 августа ст. ст., а не месяц спустя».
не только хронология «Дневника». Странен и сам «Дневник». Зачем он? Ермолаев, и по сей день убежденный в авторстве Шолохова, таким вопросом не задается. Но у нас перед Шолоховым обязательств нет. Поэтому мы спросим еще раз: какая связь между «Дневником» и романом в целом?
Фабульно они почти не связаны: дневник случайно попадает в руки Григория Мелехова, который его даже не раскрыл, а «книжку передал в штабе писарям, и те, скопом перечитывая ее, посмеялись над чужой коротенькой жизнью и ее земными страстями»; автор «Дневника» встречался в Москве с Елизаветой Моховой – одностаничницей Мелехова, но сама Елизавета в последующем тексте романа появляется лишь один-единственный раз (глава седьмая части четвертой), да и то в опосредствованном виде – в размышлениях купца Мохова над ее письмом («Чужая она мне. И я ей чужой. Грязная девка, имеет любовников... а маленькой была белокурой и родной... Боже мой! Как меняется все...»); что же касается автора «Дневника», то ни он сам, ни дневник его никем и никогда более не упоминаются... Если же прибавить к этому хронологические неурядицы, то станет ясно, что с «Дневником» что-то не в порядке. Чужой он роману. И роман ему чужой.
Но так было не всегда:
«24 августа. Прошел первый санитарный поезд. На остановке из вагона выскочил молодой солдат. Повязка не лице. Разговорились. Ранило картечью. Доволен ужасно, что едва ли придется служить, поврежден глаз. Смеется».
Сравним с этой дневниковой записью следующий отрывок из двадцать первой главы той же третьей части:
«Вагон мягко покачивает, перестук колес убаюкивающе сонлив, от фонаря до половины лавки легла желтая вязь света. Так хорошо вытянуться во весь рост и лежать разутым, дав волю ногам, две недели парившимся в сапогах, не чувствовать за собой никаких обязанностей, знать, что жизни твоей не грозит опасность, и смерть так далека. Особенно приятно вслушиваться в разнобоистый говор колес: ведь с каждым оборотом, с каждым рывком паровоза – все дальше фронт.(...)
Тихую, умиротворенную радость нарушала боль, звеневшая в левом глазу. Она временами затихала и внезапно возвращалась, жгла глаз огнем, выжимала под повязкой
После долгих мытарств Григорий попал в санитарный поезд. Сутки лежал, наслаждаясь покоем».
Совпадения бросаются в глаза: ранение в глаз, повязка, санитарный поезд, радость («Доволен ужасно, что едва ли придеться служить...» – «Так хорошо (...) знать, что жизни твоей не грозит опасность, и смерть так далека. (...) с каждым рывком паровоза все дальше фронт»).
в глаз солдата 24 августа, но лишь двадцать седьмого – через три дня – попадает в свой полк.
Иными словами, практическое совпадение датировки дневника и событий в жизни Григория Мелехова есть, по всей видимости, не следствие неувязки, а след нереализованного фабульного узла (или целой фабульной линии), предполагавшего встречу автора дневника и Григория Мелехова на одной из станций 24 августа 1914 года.
В дальнейшем замысел меняется: Григорий находит дневник в кармане трупа; 24 августа из санитарного поезда на перрон выскакивает «молодой солдат», а не казак; ранение в глаз получено от картечи, в не, как в случае Григория, – от разрыва авиабомбы. Остался последний шов – хронология.
Истинный автор романа знал эволюцию своего замысла, знал он и то, какой цели служила хронология. Только Шолохову это было невдомек, и он на хронологию не обращал внимания двадцать пять лет; когда же обратил – справится с ней не смог.