РУССКАЯ СОВЕСТЬ М. А. ШОЛОХОВА
В «РАСКОЛОТОМ ЗЕРКАЛЕ» ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ
Моя платформа
Проблему и методологию моей статьи «задала» недавняя публикация известного литературоведа С. И. Чупринина (доктора филологических наук, главного редактора журнала «Знамя») «Расколотое зеркало» в журнале «Россия» (1998, № 3). В его метафоре это современная нам «ситуация апартеида, то есть вынужденно совместного, но раздельного проживания двух культур в рамках одной национальной культуры», «две литературы» на русском языке. (Выделения жирным шрифтом здесь и далее сделаны мной. — Н. Г.) Свое учение о «двух культурах в рамках одной» он конкретизировал понятиями «чего-то вроде идеологической резервации» («господ коммунистов и товарищей патриотов», «национал-большевистского стана») в «общелитературном контексте» будто бы более значительных ценностей «национальной культуры» русского народа.
М. Шолохов здесь не назван. Однако его координаты в этих измерениях для нас принципиально важны, тем более — в свете чупрининской оговорки: «Ситуация апартеида <...> не вчера, разумеется, началась. Ее корни в досоветском, поди еще, прошлом, да и организационное, я бы даже сказал, демонстративное размежевание произошло, по темпам нашей жизни, не так уж недавно: в августе 1991-го».
Дипломатично не названный Михаил Шолохов — крупнейшая величина в ряду русских писателей, о которых Сергей Чупринин сказал: «<...> для аудитории демократических газет, журналов и издательств, для телевидения, для жюри престижных литературных премий практически перестали существовать не только Анатолий Иванов с Татьяной Глушковой (эту-то потерю можно еще перенести), но и Дмитрий Балашов, Василий Белов, Юрий Кузнецов, Валентин Распутин — писатели, в свою пору немало потрудившиеся во славу отечественной словесности, да и сейчас продолжающие, слава Богу, печатать новые вещи, но...»1.
Престранная, однако же и знаменательная эстетика!.. Ведь таким достоинством во всей «демократической литературе» по-чупринински никто не равен «национал-патриоту» даже ординарного дарования.
Обе ли литературы находятся в «рамках одной национальной культуры»? Что явилось истинной сутью их конфронтации?
Одна из зарытых собак социального лицемерия: суть не очень трудна в поиске — с помощью «расколотого зеркала» национальных интересов активных деятелей культуры. Яснее прочего ее отражают страсти с нападками и опорой на М. А. Шолохова.
«Русская идея» и М. Шолохов
Литературный мир М. Шолохова, изничтожаемый «критиками-демократами» как криминал «пресловутого соцреализма», намного богаче, чем социалистическая идеология, и больше нее.
А. Дырдин доказал, что идейно-художественная система «Тихого Дона» — это и «христианский реализм». Действительно, «Анализ пороговых ситуаций романа-эпопеи позволяет говорить о народно-христианских интуициях автора. Шолохов разделяет чувство мира и веру своих героев-казаков, исповедуя истину без малейшего искажения... Связь писателя с православием трудно оспорить. Шолоховское видение истории казачества, любовь к Дону, а через нее — ко всей России обретают на этой почве подлинную глубину»2.
Ю. Жданов объяснил философски и проследил в «эстетически великолепной форме» шолоховского творчества «значимость русской национальной идеи: поиск социальной справедливости с опорой на традиции общинного духа, казачьей дружинной солидарности, артельной кооперативности (как сказал бы Д. И. Менделеев)».
Ю. Жданов несколько раз варьировал мысль в духе вот этой: «Как грозный пролог к русской национальной идее выступают первые строки великого шолоховского эпоса: главной, первой, основной идеей многострадального русского народа является интернационализм, всечеловечность»3. Диалектику национальной проблемы-беды этой ипостаси философ почему-то не развернул в объяснении исторической трагедии русских казаков как жертв наивного православия, в безоглядных интернационализме, всечеловечности. Главный идеолог антиказачьего «интернационализма» в эпопее Штокман ему симпатичен. Эта часть «русской идеи» Шолохова оказалась на трещине философского зеркала — недопроявленной и несколько искаженной. И все ж таки отразилась, признана и с такой позиции.
У М. Шолохова нет сочинений вроде социально-философских очерков «Русская идея» В. Соловьева, «Лицо России» и «Русский человек» Г. Федотова. Его «бесконечное по своей глубине творчество», как сказал Ю. Жданов, является «гениальным воплощением диалектики идеи в художественно совершенной, эстетически великолепной форме» эпоса. Однако есть прецедент, обязывающий нас характеризовать шолоховское место и в этом ряду.
«Генеральному секретарю ЦК КПСС, Председателю Президиума Верховного Совета СССР товарищу Леониду Ильичу Брежневу», датированное канцелярской отметкой-регистрацией 14 марта 1978 года. Целесообразная тогда в этом обращении партийность аргументов, что используется ныне как антишолоховский «компромат», не лишила письмо значения как пророческого предостережения о государственной катастрофе Советского Союза (России двадцатого века):
«Одним из главных объектов идеологического наступления врагов социализма является в наше время русская культура, которая представляет историческую основу, главное богатство социалистической культуры нашей страны».
Новейшая история подтвердила: Шолохов прозорливо оценивал социально-психологическую тактику сокрушителей нашей державы — «опорочить русский народ как главную интернациональную силу советского многонационального государства, показать его духовно немощным, неспособным к интеллектуальному творчеству. Не только пропагандируется идея духовного вырождения нации, но и усиливаются попытки создать для этого благоприятные условия»4.
Нынче интеррасистская русофобия воинствует откровенно:
Полуростепель — полуморозец.
Наглый шкет и затурканный дед.
Попрошайка, хамло, богоносец —
То икона в руке, то кастет.
Непонятная, чуждая раса
И зловеще лихая молва.
Генофонда лишенная масса
То юлит, то качает права...
Это стихотворная публицистика русскоязычного члена Союза российских писателей Леонида Григорьяна из его книжки «Постскриптум» (Ростов-на-Дону, 1997).
Авангардом русофобии Шолохов называл «мировой сионизм, как зарубежный, так и внутренний».
Указав сферы всесоюзных пренебрежений и дискриминации, русский коммунист-писатель мировой популярности, член ЦК КПСС призывал лидеров своей партии «еще раз поставить вопрос о более активной защите русской национальной культуры»5. Такой призыв к иному учреждению партократического государства (скажем, Министерству культуры) стал бы совсем напрасным.
Увы, и коллективный разум Секретариата ЦК, который определил судьбу письма, был меньше шолоховского. Первый судья, секретарь ЦК по идеологии М. Зимянин рекомендовал: «Разъяснить т. М. А. Шолохову действительное положение дел с развитием культуры в стране и в Российской Федерации, необходимость более глубокого и точного подхода к поставленным им вопросам в высших интересах русского и всего советского народа. Никаких открытых дискуссий по поставленному им особо вопросу о русской культуре не открывать»6.
Политдемагогия Зимянина особенно цинична низведением шолоховской критики сионизма в антисемитизм.
Специальная комиссия в составе семи партчиновников сочинила аналогичное заключение, в итоге которого сочла «нецелесообразным принимать особое постановление по вопросам, поставленным в письме М. А. Шолохова».
«Особое постановление» все-таки приняли — секретное, на заседании Секретариата ЦК под председательством М. Суслова: «В основном согласиться с предложениями, изложенными в записке т. т.» Приняли без протокольной фиксации каких-либо поправок...
Шестнадцать лет неведомая народу эта акция с участием членов Политбюро ЦК не только лишила писателя партийно-государственной защиты. Она оказалась безапелляционным приговором ему, тяжело больному человеку, к психологической казни знаменитыми ныне глашатаями «общечеловеческого» гуманизма. Ведь об этом секрете ЦК КПСС «в кругах интеллигенции говорили в конце 70-х годов», — обмолвился журналист-«демократ» Владимир Логинов, предваряя первую публикацию письма (в газете «Вечерняя Москва» 15 декабря 1993 года). Логинов солидарен с «интернационализмом» тех большевиков: «По результатам разбирательства Шолохову было дано “соответствующее разъяснение” <...>, постарались втолковать, что он заблуждается».
Программируя «демократическое» восприятие письма читателями, собеседник В. Логинова, корреспондент «Вечерней Москвы» П. Митрофанов заметил: «Это одно из тех обращений, которые наталкивали на новые разборки с инакомыслящими».
Неискаженную правду о письме Россия узнала благодаря архивным разысканиям Валентина Осипова и Анатолия Прокопенко, сначала — по книге первого «Тайная жизнь Михаила Шолохова» (М., 1995), затем, гораздо полнее, по их совместной публикации журналом «Дон» (1998, № 5/6), которая цитируется в моей статье.
«антисемитом» его — великодушного ходатая в пору драматических падений Або Плоткина, в пожизненной дружбе семьями с Евгенией Левицкой (Френкель), смельчака зарубежного интервью в пользу Бориса Пастернака во время шумного скандала вокруг романа «Доктор Живаго». Прецедент уже ознаменован и гримасой истории — прозрением А. Солженицына шолоховской тревоги. Яростный хулитель М. Шолохова, литературный духовник отечественных разрушителей СССР написал недавно (через семь лет постсоветского «возрождения» России) целую книгу еще горшей правды — «Россия в обвале». Ее статистические выкладки в сплетении с политическими привели к юридическим: «...привилегии по национальному признаку, на которых построена наша Федерация, есть одновременно дискриминация русских областей — то есть уголовное преступление, по нашему же кодексу!» (Выделения шрифтом — солженицынские. — Н. Г.— России 82% (не во всякой однонациональной стране такой определительный перевес) — они находятся ныне в положении национального меньшинства, а реально и меньших прав.
«Забота о равных правах для русских не есть русский национальный эгоизм. Бремя обернутого национального неравенства разрушительно налегает на российскую государственную конструкцию в целом. А русский народ в России — государствообразующее ядро, и без него никому не посильно нести ответственность за сохранность государства.
Судьба русского народа определит и судьбу России»7.
Солженицын пожинает плоды и собственной курбщины (в известной аттестации пожестче — «литературной власовщины»). Победа Советского Союза в Великой Отечественной войне и его «обвал», позорное последствие поражения в войне «холодной», говорят о социально-нравственных преимуществах шолоховской любви к Родине и своему народу над «патриотизмом» в союзе с их врагами.
Русский человек в изображении Шолохова
не ощущает их национального, русского своеобразия в православной морали (смыслом больше религиозного). Ее шедевральность достигнута прежде всего так — гармонией национального содержания с эстетическими возможностями русского языка.
Системы персонажей в эпосе Шолохова, интересные индивидуальными судьбами, составляют многогранный образ русского народа на трагедийных изломах своей истории в XX столетии. Социально специфику создают, кроме инонациональных обозначений, характерно русские конфликты «Тихого Дона» и «Поднятой целины» между казаками и «иногородними».
В истолкованиях шолоховского эпоса история литературы примечательна еще двумя гримасами, ранее солженицынского прозрения и забавно разными, в связи с «Тихим Доном» и «Поднятой целиной».
В традиции «чистокровного» реализма Шолохов-романист воспроизвел действительность как бы беспристрастно, без авторских суждений о том, кто из его героев прав, а кто — виноват. Желательное для себя восприятие произведений такой реалист не «навязывает» читателям, а «программирует» в их симпатии и антипатии к персонажам, удовлетворение или недовольство событиями. Большинство читателей восприняло романы в авторском замысле. Естественны, однако, и разночтения, обусловленные не только уровнем читательской культуры.
Комдемократы, которых бранят из-под своих штандартов нынешние, лет тридцать подавляли национально-патриотические истолкования «Тихого Дона» как трагедии казачества и России, которая своими руками истребила или изгнала в зарубежье своих рыцарей-хранителей. И, как ныне, замалчивались «интернациональные» интересы при таком ослаблении нашего государства, иностранные и внутрироссийские. Только к началу 1970-х годов литературоведческую «концепцию отщепенства» казаков по «Тихому Дону»
«концепция исторического заблуждения» в социалистической революции (Б. Емельянова, А. Бритикова, В. Литвинова, Н. Маслина).
Академическая «История русской советской литературы» теперь утверждала: «Дело в том, что сами ошибки казачества и его характерного представителя Григория Мелехова неизбежны в конкретно-исторической обстановке. <...> При любом переплетении общего и личного, для всех этапов его жизненного пути, до финала включительно, его трагедия есть трагедия заблуждения»8.
Лучший в XX веке литературный образ русского человека искажался то в тип «чубатого зверюги с окровавленной плетью»9, то блуждающего слепца, а то и социальной метафорой «навоза в проруби» (IV, 331)10. И это подтверждалось цитатами из «Тихого Дона» — тенденциозными выборками из объективной диалектики общественных страстей и индивидуальной психологии. Так, нравственный самосуд Григория после боя с красными матросами-карателями интерпретировали как признание преступника, а не муку совести честного человека, вынужденного насмерть сражаться с соотечественниками.
В отраженной «Тихим Доном» диалектике противоречий российской действительности «вандейская» позиция казачества в Гражданской войне — правомерный конфликт казачьей демократии с революционным произволом «диктатуры пролетариата» под руководством инонациональных комиссаров. Григорий Мелехов в этих обстоятельствах — «без вины виноватый» русский казак-правдолюб, честнее всех соратников и врагов в системе персонажей эпопеи. Виноват он только перед Натальей.
Лучше, нежели кому-либо в русской литературе, удался Шолохову женский типаж, мудрая мать-хозяйка Ильинична, великая в любви красавица Аксинья, добропорядочная жена Наталья, не падшая бесстыдница Дарья. Да и Дуняшка, строптивая дочь в девичьей чистоте и сестринской самоотверженности. Других образов русских крестьянок такой живописи нет вовсе. Наверное, есть эпический смысл в том, что ни одна из них не надела красной косынки. Дуняшкина любовь в красному «душегубу» — просто девичья, вне идеологии.
Нынче «Тихим Доном» гордятся русские «критики-патриоты». Ценители литературы «демократической» конфронтации большей частью равнодушны к нему или предают сознательному забвению. Зато очень, очень активно неравнодушное меньшинство — сотворцов мифа о «плагиате» эпопеи и хулителей «Поднятой целины». В проблематике моей статьи нецелесообразно всестороннее опровержение фантастики мифов. Но одно вполне уместно. Это расхожее отрицание их как заблуждений невежд.
Да нет же! Невежды составляют социально-психологичесский улов образованной лжи литературных «инженеров человеческих душ», нередко — с учеными степенями филологов, историков: З. Бар-Селлы, А. Венкова, Л. Кациса, А. и С. Макаровых, Р. Медведева, И. Медведевой-Томашевской, М. Мезенцева, Л. Радзиховского, А. Солженицына и других. Ненависть нескольких (В. Астафьева, А. Солженицына, В. Солоухина) питает банальная зависть менее талантливых соперников. Почти все остальные ненавидят М. Шолохова мировидением наследников чести Штокмана и Якова Свердлова, реального идеолога расказачивания России, не любят за национально-патриотический авторитет в русском народе.
«упрямо двигался он к одному ему известной цели. Точил, как червь, древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть. Вначале натыкался на холодную сталь недоверия, но не отходил, а прогрызал...» (I, 146).
Вряд ли не верны предположения о негласной организации антишолоховской кампании кем-то могущественней «Самарского областного фонда поддержки независимых исследований в области литературы», который финансировал издание антологии «Загадки и тайны “Тихого Дона”» (1996). Несомненно, независимые исследования в защиту Шолохова оный фонд не поддерживает.
«Поднятая целина» не имеет центрального персонажа, чем усилено значение здесь массового образа казаков-крестьян, особенно при авторском варианте заглавия «С кровью и потом». Героизация коммунистов в ролях главных — конъюнктурное преувеличение литературных критиков. Композиционный блок Давыдова, Нагульнова и Разметнова на первом плане — групповой портрет местной власти, где никто не идеален, а по романическому значению в системе персонажей этого плана они уравновешены образами Половцева и Островнова, Лушки, Майданникова, Щукаря.
«Поднятой целины» не осложняют специфично казачьи конфликты, как в «Тихом Доне». Изображен не столько казачий, сколько крестьянский хутор Южной России, потрясенный народнохозяйственной революцией большевиков.
Не надо лукавить в защиту автора «Поднятой целины» от антикоммунистов. Роман способствовал социалистическим преобразованиям, он партиен, как говорилось тогда. Однако его партийность существенно расходится с канонизированной политкликушами. Идейное содержание «Поднятой целины» большей частью — шолоховская партоппозиция соцкампанейщикам. Он уважал и славил коммунистов как народный авангард, а не погонщиков народа.
— шельмованию «за антипартийные, антисоветские позиции» или бессрочному самозаключению в авторском архиве, как «Чевенгур» А. Платонова.
Будь литературный «демократизм» Л. Чуковской или Л. Радзиховского истинным, они не поносили бы Шолохова, а славили б мужество его открытой борьбы за свободу, при которой «перестанут групповые зазывалы кричать на литературных перекрестках, расхваливать “своих” писателей и порочить “инаковерующих”» (VIII, 43). Я цитировал статью «За честную работу писателя и критика» (1931), современницу первой книги «Поднятой целины».
«Инаковерие» Шолохова и «инакомыслие» «по-диссидентски», оказалось, — не одно и то же. Разница существенна в патриотизме и «общечеловечности» так, что у большинства «диссидентов» они почему-то не совмещаются...
Рассказывая о немецком плене, Андрей Соколов вздыхал («Судьба человека»): «Били за то, что ты — русский». Через десять лет после нашей Победы прозвучал на весь мир горестно русский вопрос советского человека: «Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: “За что же ты, жизнь, меня так покалечила? Нету мне ответа ни в темноте, ни при ясном солнышке...”» (VII, 543, 531).
Роман «Они сражались за родину» создавался долго и недописан потому, что автору не давали сказать всю правду о судьбе своего народа в войну. Потому же, в сердцах, больной Шолохов сжег неопубликованную часть рукописи...
Итак
— ума, совести и заступника русского народа в казачьем величии духа. Казаки, казачество в шолоховском изображении — не «опричники» и не «субъэтнос», как окрещены советской «наукой», а национальный авангард, «рыцари земли Русской» — «страны, которая росла и ширилась его трудами и кровью» (II, 134, 147).
Эпос, злободневная публицистика и личное поведение М. Шолохова-гражданина помогают нам осознать, что в основе международных конфликтов нашего государства (глобальных, в Советском Союзе и современной нам России) лежат национальные интересы, как бы они ни вуалировались политиками. Это драгоценный материал для социально-философских обобщений о том, как природный инстинкт самосохранения нации сопротивляется противоестественным манипуляциям самонадеянных «творцов истории» («революционеров» и «реформаторов»).
Наиболее объективно в этих аспектах шолоховедение Ф. Бирюкова, В. Васильева, А. Дырдина, А. Знаменского, А. Калинина, В. Котовскова, В. Осипова, П. Палиевского, В. Петелина, К. Приймы, С. Семанова, А. Хватова (из русской «резервации»), Г. Ермолаева (США), Б. Мерфи (Великобритания), Б. Косановича (Югославия).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Чупринин С. 3. С. 26, 27.
2 Дырдин А. Этюды о Михаиле Шолохове: Творчество писателя-классика в духовной культуре России. Ульяновск, 1999. С. 29, 40, 44.
3 Жданов Ю. М. А. Шолохов и русская национальная идея // Проблемы изучения творчества М. А. Шолохова: Шолоховские чтения 1977 г. Ростов-на-Дону, 1977. С. 35, 33.
4
5 Там же. С. 10, 16.
6 Солженицын А. Россия в обвале. М., 1998. С. 125, 128, 132.
7 Там же.
8
9 Лукин Ю. Михаил Шолохов: Критико-биографический очерк. М., 1952. С. 33.
10 Шолохов М. Собр. соч.: В 8 т. М., 1985—1986. Далее его произведения цитируются по этому изданию.