«В ПРАВЫЙ УКЛОН ВЕРУЕШЬ?..»
Об истинных причинах этих нападок Шолохов готовился сказать в своем выступлении на юбилейном вечере, посвященном его семидесятилетию, в мае 1975 года, — но не смог на нем присутствовать, сраженный инсультом. Его семидесятилетие отмечалось вскоре после появления в Париже книги Д* «Стремя “Тихого Дона”». Сын писателя опубликовал сохранившуюся первую страницу набросков к предполагавшемуся выступлению М. А. Шолохова на юбилейном заседании. Писатель собирался сказать:
«Пришла пора подводить предварительные итоги творческой деятельности. Но за меня это уже сделали в своих статьях родные братья-писатели и дальние родственники, скажем, троюродные братья-критики. Так что за мною остается только слово от автора.
с ними трудно, да и стоит ли? Старая восточная поговорка гласит: “Собаки лают, а всадник едет своим путем”. Как это выглядит в жизни, расскажу.
Однажды, в далекой юности, по делам службы мне пришлось ехать верхом в одну из станиц Верхне-Донского округа. На пути лежала станица, которую надо было проехать. Я припозднился и подъехал к ней в глухую полночь.
В степи была тишина. Только перепелиный бой да скрипучие голоса коростелей в низинах. А как только въехал на станичную улицу, из первой же подворотни выскочила собачонка и с лаем запрыгала вокруг коня. Из соседнего двора появилась вторая. С противоположной стороны улицы, из зажиточного поместья, махнули через забор сразу три лютых кобеля. Пока я проехал квартал, вокруг коня бесновалось с разноголосым лаем уже штук двадцать собак. Конь пошел более спорым шагом, я выпрямился и подобрал поводья. Ехать стало веселее.
Каждый квартал собаки менялись: одни убегали к своим дворам, другие включались в сопровождение. На базарной площади присоединилась к ним стайка бродячих, бездомных собак. В конце концов, мне надоел этот гам, и я замахнулся плетью. Но что тут произошло, трудно рассказать: собаки шарахнулись в разные стороны, подняли истошный лай, визг, подвывание... Словом, закатили сущую собачью истерику... Пришлось тронуть рысью. Бродячие собаки с почетом провожали меня далеко за станицу.
Заключение, к которому я пришел в ту ночь, что самые злые собаки — в зажиточных дворах, самые назойливые — бродячие.
“Тихого Дона”, послышался первый клеветнический взбрех, а потом и пошло...»67.
На этих словах страничка записей обрывается. Как рассказывает М. М. Шолохов со слов отца, писатель, готовя выступление на юбилее, преодолел сильное искушение выступить подобным образом.
«— Я ведь отлично понимал, сколько дифирамбов доведется выслушать, — ровным, спокойным голосом говорил он. — Уже пошли статейки хвалебные, слащавенькие воспоминания. И среди авторов — впереди всех, представляешь? — те, с кого все и начиналось. И захотелось вдруг, прямо-таки нестерпимо, раздать “всем сестрам по серьгам” и по полной выкладке каждому. Я, конечно, не собираюсь ни оправдываться, ни обвинять. Просто вздумалось, как говорится, познакомить широкую публику с мало кому известными фактами из не столь уж отдаленного прошлого. Познакомить с историей вопроса, так сказать. Подумалось, очень уж поучительно было бы. Правда, под конец я решил — на юбилее говорить об этом не буду... <...> Ведь столько имен надо было бы затронуть»68.
За этими словами — глубочайшая боль и вполне справедливая обида и на «братьев-писателей» и «троюродных братьев-критиков».
«На меня ведь тогда каких только чертей не валили. И белячок, дескать, Шолохов. И идеолог белого подполья на Дону. И не пролетарский-то он, и не крестьянский даже — певец сытого, зажиточного казачества, подкулачник. Купеческий сынок, на дочке бывшего атамана женат... А это тогда не просто было. Когда о человеке хоть что-то похожее говорить начинали, ему, брат, в Петровку зябко, в Крещенье жарко становилось. Такого человека не то, что защищать, а и подходить к нему чересчур близко не каждый отваживался»69.
«Надоело когда-то меня в белогвардейщине обвинять, стали — в кулачестве. Надоело в кулачестве, плагиат изобрели. Надоест и плагиат, полезут в постель, бельишко ворошить — это они, как дурачок красное, до самозабвенья любят»70.
Всплеск клеветнических слухов и измышлений вокруг авторства «Тихого Дона» пришелся на начало 1929 года — январь, февраль, март. Пик этой клеветы совпал с двумя событиями: прекращением публикации третьей книги «Тихого Дона» и разворотом широкой, спланированной, всеобъемлющей кампании по литературной и общественной компрометации Шолохова.
Вряд ли совпадение этих трех событий было случайным, и это заставляет по-новому взглянуть на слова Шолохова об истоках клеветы: «Зависть... организованная». Шолохов ощущал существование некоего скрытого механизма клеветнической кампании, чувствовал более глубокие побудительные мотивы ее, чем простая человеческая зависть. Он видел в подоплеке этой кампании, как мы бы сказали сегодня, некую политическую составляющую.
Подтверждение тому — в резком изменении вектора критических оценок «Тихого Дона», совпавшем по времени с началом публикации в журнале «Октябрь» третьей книги романа. После завершения публикации первых двух книг романа «Тихий Дон» Шолохов начал работу над третьей книгой, самой главной для себя, посвященной непосредственно Вёшенскому казачьему восстанию 1919 года. Этот план ранее он никому не раскрывал. В январском — мартовском номерах за 1929 год в журнале «Октябрь» были напечатаны первые двенадцать глав третьей книги, после чего, без объяснения причин, публикация романа была приостановлена, что совпало и с началом клеветнической кампании против писателя.
Отношение литературной критики к роману, поначалу положительное и даже восторженное, стало меняться на глазах.
’а В. Ермилов, заявивший на I съезде пролетарских писателей (май 1928 года): «“Тихий Дон” — это прекрасный подарок нашему съезду»71. В октябре 1928 года в докладе, посвященном «Тихому Дону», на I Пленуме РАПП Ермилов объявил этот роман завоеванием пролетарской литературы, а самого Шолохова причислил к лику «пролетарских» писателей.
И вдруг все коренным образом изменилось. Точка зрения ультрарадикальных критиков, таких, как Лидия Тоом, М. Майзель, С. Розенталь, которые уже и в 1928 году, после выхода первых двух книг «Тихого Дона», обвиняли роман в «любовании казацкой сытостью» и в «казакоманстве»72, вдруг стала всеобщей и как бы официально принятой. Что же произошло? Ведь первые главы третьей книги романа были сравнительно спокойными, в них не было ничего такого — в сравнении, например, со второй книгой, — что давало бы повод для столь радикального изменения оценок романа.
Произошло же следующее: в конце 1928 года Шолохов представил в редакцию «Октября» основной корпус (без завершающих глав) третьей книги своего романа, посвященной Вёшенскому восстанию. Эта книга потрясла редакцию журнала «Октябрь» и руководство РАПП’а до самого основания. В течение трех месяцев — январь, февраль, март — руководство журнала и РАПП’а консультировалось с вышестоящими инстанциями и решало, как поступить с романом Шолохова. И не нашло другого выхода, кроме одного: приостановить публикацию романа и потребовать от автора его коренной переработки.
«от публикации последующих глав в это время отказался сам писатель»73.
16 июля 1980 года М. А. Шолохов в беседе с К. Приймой в присутствии своего помощника М. В. Коньшина сказал по этому поводу следующее:
«— Я отказался сам?!.. Это неправда!.. Я не отказывался от публикации романа. Рукопись третьей книги “Тихого Дона” была задержана в редакции “Октября” почти на три года руководством РАПП и силами, которые стояли повыше. Меня о прекращении публикации романа уведомил М. Лузгин, зам. редактора “Октября”, который предъявил мне обвинение в вымысле Вёшенского восстания, — мол, его и не было! — и даже в том, будто я оправдываю повстанцев... Все эти годы — 1929—1931 — я вел упорную борьбу за публикацию третьей книги романа “Тихий Дон”»74.
— романа «Тихий Дон».
Реальные факты этой почти трехлетней, поначалу совершенно беспросветной борьбы за третью книгу «Тихого Дона», борьбы, в которой Шолохов рисковал всем, потому что одним из главных его противников в этой борьбе было всемогущее ОГПУ, опровергают мнение, будто «... Шолохов в течение лет давал согласие на многочисленные беспринципные правки “Тихого Дона” — политические, фактические, сюжетные, стилистические...»75. В действительности же мало кто из советских писателей проявлял такую неуступчивость в борьбе за сохранение своей идентичности, как Шолохов.
Шолохов славился своей неуступчивостью с юности. «У Михаила Шолохова была одна особенность, которая проявлялась с первых шагов его литературной работы, — пишет в своих воспоминаниях Николай Стальский. — Он не соглашался ни на какие поправки, пока его не убеждали в их необходимости. Он настаивал на каждом слове, на каждой запятой, он предпочитал брать назад свои вещи, нежели соглашаться на то, что шло против его убеждения. Мы знали об этом, скоро пришлось убедиться в его настойчивости и работникам редакции журнала “Октябрь”»76.
Сразу после того, как журнал «Октябрь» приостанавливает публикацию романа «Тихий Дон», рапповская критика начинает последовательное «воспитание», точнее — перевоспитание неуступчивого писателя с целью обращения его в нужную «веру».
«плагиате» возникает версия о кулацком влиянии на Шолохова со стороны семьи и окружения и прокулацких настроениях писателя. Версия эта зародилась прежде всего в Ростове-на-Дону.
Так случилось, что этот город был в известном смысле колыбелью РАПП’а: значительная часть его руководителей приехала в Москву из Ростова и сохраняла с ним прочные связи.
В конце 20-х годов в Ростовской ассоциации пролетарских писателей, которая входила в Северо-Кавказскую ассоциацию пролетарских писателей (СКАПП), состояли В. Ставский (секретарь ассоциации), А. Фадеев, В. Киршон, И. Макарьев, А. Бусыгин, Н. Погодин, Г. Кац, М. Серебрянский, И. Юзовский, Н. Давыдов и ряд других. Многие из них вскоре переедут в Москву и войдут в состав руководства Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). Первым решением ЦК ВКП(б) от 26 октября 1926 года был переведен с партийной работы в Ростове-на-Дону в Москву А. Фадеев — для руководства сначала ВАПП’ом, потом — РАПП’ом. Следом за ним для работы в руководящих органах РАПП’а по инициативе А. Фадеева были переведены с партийной работы в Ростове-на-Дону в Москву В. Ставский, В. Киршон, И. Макарьев.
По принципу: «Нет пророка в своем отечестве», ростовская партийная, комсомольская и литературная печать с самого начала заняли отрицательную позицию в отношении творчества Шолохова. Видимо, в партийных кругах Ростова-на-Дону антиказацкие настроения были особенно сильными.
Сразу после завершения публикации в журнале «Октябрь» второй книги «Тихого Дона» ростовская газета «Молот» публикует письма читателей, озаглавив их: «Однобокая картина»; «Кривое зеркало»77«Большевистская смена» появляется статья под выразительным заголовком: «Эпопея под вопросом»78.
«Большевистская смена» направляет в Вёшенскую своего собственного корреспондента, некоего Н. Прокофьева, для сбора компрометирующих материалов на Шолохова. В августе 1929 года газета публикует в трех номерах с продолжением очерк Прокофьева «Неопубликованная глава “Тихого Дона”», а в сентябре — статью из Вёшенской того же автора «Творцы чистой литературы».
В очерке «Неопубликованная глава “Тихого Дона”», который предварял статью «Творцы чистой литературы», описывалась жизнь в Вёшенской как прокулацкая и старорежимная. С явным намеком на Шолохова здесь рассказывалось, что молодые люди с комсомольским билетом венчаются в церкви, а вёшенский комсомольский секретарь Шевченко крутит роман с дочерью белогвардейца «из гвардии императорского величества» Харлампия Ермакова. Автор статьи ставил вопрос об исключении Пелагеи Ермаковой из комсомола и снятии с работы потерявшего бдительность секретаря Комитета комсомола Шевченко79. Шевченко был снят с работы, но все-таки женился на Пелагее Ермаковой.
В следующей статье — «Творцы чистой литературы» Н. Прокофьев выдвигал прямые политические обвинения в адрес Шолохова — в аполитичности, в отлынивании от общественной жизни, в пособничестве кулакам, в уплате налогов за своего тестя, псаломщика и бывшего атамана Букановской станицы Громославского, в хлопотах за восстановление в гражданских правах сестры своей жены, которая была лишена этих прав как дочь бывшего священнослужителя, в том, что Шолохов покрывал нарушения в комсомольской работе в станице Вёшенской.
«Творцы чистой литературы» в «Большевистской смене» (Ростов-на-Дону) совпало с выступлением против Шолохова в журнале «Настоящее» (Новосибирск).
Этот журнал — орган сибирского Пролеткульта — опубликовал статью против Горького, характеризуя его как «изворотливого, маскирующегося врага», который «всё чаще и чаще становится рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы», защищает «всю советскую пильняковщину». Как пример «пильняковщины» журнал привел Шолохова, роман которого «Тихий Дон», так же как и повесть Пильняка «Красное дерево», опубликовало берлинское издательство «Петрополис». В статье «Почему Шолохов понравился белогвардейцам?» журнал «Настоящее» задавал вопрос: «Задание какого же класса выполнил, затушевывая классовую борьбу в дореволюционной деревне, пролетарский писатель Шолохов?
Ответ на этот вопрос должен быть дан со всей четкостью и определенностью. Имея самые лучшие субъективные намерения, Шолохов объективно выполнил задание кулака. <...>
В результате вещь Шолохова стала приемлемой даже для белогвардейцев»80.
3 октября 1929 года Шолохов посылает секретарю РАПП’а А. Фадееву письмо:
«У меня этот год весьма урожайный: не успел весной избавиться от обвинения в плагиате, еще не отгремели рулады той сплетни, а на носу уж другая... Тебе известна статья Прокофьева в “Больш[евистской] смене”, по поводу этой статьи я и нахожусь в Ростове. Со всей решительностью заявляю, что обвинения, выдвинутые против меня Прокофьевым — ложь, причем заведомая ложь. Я приехал, чтобы через отдел печати Крайкома и СКАПП вызвать комиссию для расследования этих “фактов” и глубочайше убежден в том, что это расследование переломает Прокофьеву ноги. <...> Теперь вот что: после окончания этой муры я подал в Вёшенскую ячейку заявление о вступлении в партию. Говорил по этому поводу со своим сек[ретарем] окружкома, тот говорит, что мы спросим у фракции РАПП’а. Вам придется написать на сей счет окружкому.
Решил: ежели еще какой-нибудь гад поднимет против меня кампанию, да вот с этаким гнусным привкусом, объявить в печати, так и так, мол, выкладывайте все и всё, что имеете; два м-ца вам срока. Подожду два м-ца, а потом начну работать. А то ведь так: только ты за перо, а “нечистый” тут как тут, пытает: “А ты не белый офицер? А не старуха за тебя писала романишко? А кулаку помогаешь? А в правый уклон веруешь?”
В результате даже из такого тонко воспитанного человека как я, можно сделать матерщинника и невежду, да еще меланхолию навесить ему на шею...
Ну, будь здоров, друг. Завидую тебе, ведь ни одно ослиное копыто тебя не лягнуло.
»81.
Эти же настроения, но в еще более острой форме, звучат и в письме Шолохова Левицкой — уже из Вёшенской — от 14 октября 1929 г.:
«Молчание мое объясняется моим отсутствием. Был в Каменской (вторично), оттуда поехал в Ростов и вот только вернулся. На меня свалилось очередное “несчастье”. Не знаю, наслышаны ли Вы об этом, или нет, но мне хочется рассказать Вам. Один литературный подлец (это мягко выражаясь), сотрудник краевой комсом[ольской] газеты “Большев[истская] Смена”, летом был в Вешках, собрал сплетни, связав с моим именем, и после пильняковского дела выступил в газете с сенсационными разоблачениями по моему адресу... Из-за этого бросил работу, поехал в Ростов. Да, я сейчас послал письмо в редакцию, где категорически опровергаю эти вымышленные факты, но редакция не печатала письмо 2 недели до моего приезда. Меня автор этой гнусной статьи обвинял в пособничестве кулакам, и в уплате налога за тестя, б[ывшего] атамана, и еще черт знает в чем. Я потребовал расследования этого дела. Правота на моей стороне! Но в данный момент важно не это: меня сознательно и грязно оклеветали в печати, мне не дали высказаться и разъяснить читателю сущность этого дела... Евгения Григорьевна! С меня хватит! Мало того, что весной мне приклеивали ярлык вора, теперь без моего желания и ведома меня хотят перебросить в чужой лагерь, меня паруют с Пильняком и печатают заведомо ложные вещи. Да ведь всему же есть предел! Откуда у меня могут быть гарантии, что через неделю, с таким же правом и с такой же ответственностью, не появится еще одна статья, которая будет утверждать, что я б[ывший] каратель или еще что-либо в этом духе? И мне снова придется надолго бросать работу и ехать, бегать по учреждениям, редакциям; доказывать, что я подлинно не верблюд. Скрепя сердце я берусь за перо, но о какой же работе может идти речь? Со дня на день ждут товарища из Ростова (члену Крайкома Макарьеву, скапповцу (члену Северо-Кавказской Ассоциации пролетарских писателей. — Ф. К.), поручили расследовать эту чертовщину), его все нет, а грязный ком пухнет, как и тогда весной, а сплетня гуляет по краю и, может быть, проникла уже в Москву.
Вы не думайте, что я жалуюсь, нет, мне хочется рассказать Вам про обстановку, в какой мне велено дописывать 3 книгу. Я зол, чтобы жаловаться и искать утешения. Да и с какого пятерика я должен быть мягким? Мало на меня вылили помой, да еще столько ли выльют? Ого! Давайте бросим про это. У меня так накипело и такие ядреные слова просятся с губ, что лучше уж замолчать мне»82.
«Настоящее». Он узнал о ней только в январе 1930 года, когда в «Литературной газете» 25 декабря 1929 года было рассказано о Постановлении ЦК ВКП(б) в защиту Горького и сообщалось, что редактор журнала Курс снят с работы. 5 января 1930 года Шолохов обратился с просьбой к Левицкой: «... В последней “Лит. газете”, в статье о “Настоящем” и Горьком есть упоминание вскользь о статье, кажется, в 8—9 № “Настоящего” под заглавием: “Почему Шолохов понравился белогвардейцам?” Будьте добреньки — если нельзя прислать мне эти номера “Настоящего”, перепечатайте статью и пришлите. Очень интересно, чем же я “понравился” белым в освещении левых сибиряков»83.
Судя по всему, находясь в Вёшенской, Шолохов не знал и другого: насколько кардинально изменился взгляд на его «Тихий Дон» в Москве — в среде «левых», в центральном руководстве Российской Ассоциации пролетарских писателей, в коммунистическую фракцию которой он собирался обращаться за поддержкой для вступления в ВКП(б).
Наивно было предполагать, как это было летом 1928 года после публикации первых двух книг «Тихого Дона», что Фадеев, Авербах с Киршоном и Джек Алтаузен с Марком Колосовым приедут к нему на Дон в гости. «Веселья» не будет.
Примечания
67 Шолохов М. М. Указ. соч. С. 23.
68
69 Там же. С. 25.
70 Там же. С. 26.
71 Творческий путь пролетарской литературы. М., 1929. С. 185.
72 Звезда. 1928. № 8. С. 162—163; Читатель и писатель. 1928. 22 сентября.
73 «Тихий Дон». С. 139.
74 Прийма К. За все в ответе. С. 198.
75
76 Стальский Н. Указ. соч. С. 143—144.
77 Молот. Ростов-на-Дону, 1928. 14 октября.
78
79 «Тихого Дона» // Большевистская смена. 1929. 10, 11, 13 августа.
80 А. П. Почему Шолохов понравился белогвардейцам // Настоящее. Новосибирск, 1929. № 8—9. С. 5.
81 ОР ИМЛИ. Ф. 143. Оп. 1. Ед. хр. 15. Л. 1—2. Архив Е. Г. Левицкой.
82 Там же.
83