«ДОНСКИЕ РАССКАЗЫ»
От поэтики к миропониманию
Касаясь двух заглавных фигур русской классики — Льва Толстого и Достоевского, Мережковский, как известно, обозначил два типа художника, два дара через формулу: «тайновидец плоти» и «тайновидец духа». Один, «тайновидец духа» (русский архетип — Достоевский), устремлен в тайну духовных глубин человека, в «страсти ума», как выражался Мережковский, в тайну метафизического устроения мира, в конечное разрешение мировых судеб — и тут мы знаем в мировой литературе немало творцов с визионерской, мистической склонностью, прорывающихся сквозь видимое и ощущаемое к касанию вещей невидимых, «соприкосновению мирам иным». Другой (русский архетип — Толстой) владеет великим даром видеть, слышать, осязать, обонять этот видимый, бесконечно разнообразный чувственный мир, вчувствоваться в него, передавать его состояния, точно схватывать телесную, «животно-стихийную» сторону человека, «язык человеческих телодвижений»1, героя, неразделимую душевно-телесную сферу его... Таков и Шолохов, умеющий через видимое и внешнее прозревать внутреннее и душевное в человеке, — тайновидец плоти в широком смысле этого слова, плоти быта, народного целого, языка, природного мира и его тварей... Читатели Шолохова знают, насколько непрерывно и разительно точно демонстрирует он в своих произведениях физико-психический параллелизм в обрисовке персонажа, его чувств, отношений, реакций, являет то, что труднее, невозможнее всего подделать, имитировать, скрыть, а именно внешнюю пластику — познавательную, в данном случае, на поле человеческой психологии, разрушая фундаментальную непрозрачность людей, выразившуюся в известной пословице «Чужая душа — потемки».
В свое время удивлял, ошарашивал, заставлял недоумевать и завидовать, сомневаться в авторстве столь юный возраст удивительного душеведца (первая и вторая книга «Тихого Дона») — часть возможного ответа: гениально-зоркий глаз, чуткие уши и ноздри, феноменальная наблюдательность и память, фиксировавшая в самой жизни и бесконечно живую мозаику человеческих типов, характеров, их макро и микро-физиогномических, телесно-душевных проявлений, и разнообразное прихотливое бытие природы. Здесь, на мой взгляд, одна из основ исключительного природного таланта Шолохова, кстати, сближающая его по типу писательской физиологии и с Гоголем, который отмечал в себе с малых лет «страсть замечать за человеком, ловить душу его в мельчайших чертах и движениях его», а затем свою способность писать только через знакомство с конкретным человеком (не из воображения), угадывая его только при условии знания «мельчайших подробностей его внешности»2.
В середине 1920-х годов своими «Донскими рассказами» Шолохов вливается в целое писательское поколение (от Всеволода Иванова, Артема Веселого, Александра Фадеева до Андрея Платонова и Александра Неверова), молодое, дерзкое, вынесенное к творчеству низовой народной Россией, взвихренным, буйным, все перемешавшим в стране временем. Если все они отмечены удивительной стихийной талантливостью, динамизированной экстремальными ситуациями эпохи, то Шолохов — стихийной гениальностью. Более того, за исключением, пожалуй, Андрея Платонова, все они, тяготевшие к новому орнаментально-живописному тайновидению плоти), наиболее ярко проявили себя в своих молодых книгах.
Большой, а тем более исключительный талант является в мир литературы со своей особой наводкой исследующего, творческого глаза, со своей лепкой слов и образов, своими героями и характерами, своей композиционной мерностью, с множеством индивидуальных художественных примет и предпочтений, в целом создающих неповторимый стиль, за которым всегда — определенное видение мира, своя в широком смысле человека, природы, истории. И точнее, тоньше, естественнее всего это видение и эта философия встают как раз через внимательное всматривание в черты художественной органики произведений писателя. Это в полной мере относится к шолоховской прозе, глубинно отразившей собственно все судьбоносные периоды жизни страны, которые выпали на долю народа и его творца в XX веке. Первая мировая война с последующей революцией и гражданским противостоянием, коллективизация, Отечественная война запечатлелись в том монументальном триптихе — «Донские рассказы» и «Тихий Дон», «Поднятая целина», военная проза— какой явило нам творчество Шолохова. Обратимся же к новеллистическому дебюту писателя, занимающему свое неотъемлемое место на первой створке этого триптиха, рядом с его гениальным романом-эпопеей.
Примечания
1 Л. Толстой и Достоевский // Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995. С. 75.
2 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 8. М., 1952. С. 445, 446.