192. И. Ф. Веревкину
20 августа 1951 г. Вешенская.
Дорогой тов. Веревкин!
Извините за то, что долго задержал ответ. Постоянные разъезды и чрезмерное обилие чужих рукописей помешали мне ответить Вам своевременно.
Кратко хочу сказать Вам о моих соображениях относительно «Партийного билета». Над рассказом надо еще основательно поработать, и не только над стилем, но и над строением произведения.
Основная беда — на мой взгляд — состоит в том, что Вы взяли на себя труднейшую задачу, ведя повествование от первого лица и тем самым связав себя по рукам и ногам. У вас нет «оперативного простора» и Вам все время надо «якать» и оглядываться назад: «не допустил ли какой-либо нескромности, так ли я показал то или иное событие?»
Вообще рассказ от первого лица — трудная и щекотливая форма, и неизмеримо легче было бы Вам писать «он сделал то-то», а не «я сделал то-то». Подумайте над этим вариантом.
Небрежности в строении фразы Вы отыщете сами при условии, если автор на время отойдет в сторону, а за рукопись сядет редактор военной газеты гвардии подполковник Веревкин, который беспощадно и придирчиво начнет править Веревкина-автора.
Нельзя же в самом деле писать: «Все улыбнулись по адресу брони». И чем эта фраза отличается от фразы мамы-одесситки, приглашающей своих чад к завтраку: «Детей! Детей! Идите кушать яйцев!»?
от первого лица!). Строже и отчетливей надо построить сюжет. Чудесной возможностью явилась бы для этого показанная несколькими штрихами, мило и скромно, любовь Вали к Порталову.
Но ее признание у трупа Порталова, звучащее так трагически, исключает одно штампованное и замызганное определение: «Безумно любила». На скамейке городского сада, в любой обстановке можно допустить слово о «безумной любви», но не в изголовье у смерти. Тут это захватанное слово «безумно» звучит почти кощунственно. И в тысячу раз доходчивее и выразительнее выглядела бы простенькая, человеческая фраза: «Ведь я его так любила!» Как видите, одним неосторожным, непродуманным словом можно целиком зачеркнуть эффект сцены, исполненной глубочайшего драматизма.
В настоящем виде рассказ похож на немой и бесцветный фильм. Вы обязаны облечь его живой плотью, влить в него живую творческую кровь!
Не подумайте, дорогой товарищ Веревкин, что это — «разнос». Нет, только желание помочь Вам сделать рассказ полноценным руководит мною.
Учтите еще одно обстоятельство: на тему о выходе из окружения много писали и пишут. Совершенно необходимо поэтому говорить своим голосом и как можно ярче.
Если сочтете нужным, — пришлите рукопись после переработки. На этот раз с ответом не задержусь. Отшлифованный по-настоящему рассказ будет напечатан. В этом я убежден. В нем есть добротные куски, но от похвал я сознательно воздерживаюсь, чтобы Вы не зазнавались — раз, и чтобы злее работали — два.
Желаю успеха!
20.8.51.
Вешенская.
Примечания
Впервые: «Сибирские огни», 1978. № 4. С. 187 (в ст.: Веревкин И. «Капля, отразившая солнце»).
Веревкин Иван Филиппович — слушатель Военно-политической академии им. В. И. Ленина (редакторский факультет); познакомился с Шолоховым весной 1951 г., на встрече с писателем в академии. «Михаил Александрович, — вспоминает Веревкин, — рассказывал о своих творческих планах, о войне и военной литературе. Но самый интересный разговор состоялся после официального выступления, в кабинете начальника клуба. <...>
Беседовал он подкупающе просто. Разговорил всех, развеселил. Поинтересовался, есть ли у кого-либо из нас фронтовые записки. Кое-кто (в том числе и я) ответили утвердительно. В нескольких словах я рассказал Михаилу Александровичу о своих фронтовых дневниках. Писатель, внимательно выслушав, предложил просто, по-товарищески, как солдат солдату:
— Пришлите рукопись, я прочту и, как сумею, помогу советом.
Рукопись была выслана в Вешенскую. Через определенное время получил ее обратно вместе с письмом, которое стало для меня учебником в доработке фронтовых дневников» (ГМЗШ). Рукопись была доведена ее автором до книги. См.: Веревкин И. Ф. «Дневник, пробитый пулей». Новосибирск, 1971.