Два друга
Воспоминания
В. М. Кудашева и М. А. Шолохова много лет связывала большая и искренняя дружба. Завязалась она в 1922 году. Они постоянно общались, гостили друг у друга, переписывались. Так продолжалось вплоть до начала войны, которая разлучила их навсегда. Осенью 1941 года В. М. Кудашев пропал без вести, когда 32-я армия, в рядах которой он воевал, попала в окружение.
К семье своего погибшего друга – ко мне и моей дочери – Михаил Александрович до конца дней своих сохранил самое доброе отношение и не раз помогал нам в трудные дни1.
В своих воспоминаниях я хочу рассказать о том, чему была свидетельница, о чем говорил мне Василий Михайлович Кудашев, что узнала я из его переписки с Шолоховым и других документов, отражающих взаимоотношения двух писателей.
Наверное, если бы судьба не свела меня с Кудашевым, то и с Шолоховым я никогда бы лично не познакомилась.
В 1930 году я окончила рабфак имени Н. Бухарина, находившийся на Остоженке, где теперь Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, и была зачислена, как и многие другие, без экзаменов в химико-технологический институт имени Д. Менделеева. Почему я выбрала именно этот вуз? Гуманитарное образование тогда не было престижным среди молодежи, мы руководствовались лозунгом: «Техника решает все!»
Вскоре после того, как начались занятия, я заболела брюшным тифом и пропустила много учебных дней. После выздоровления пришлось наверстывать, догонять. Особенно трудно пришлось с черчением, надо было сдать десятки ватманских листов. Вот я и чертила на квартире моей подруги Б. А. Меклер-Величко, которая взялась мне помочь.
В один из вечеров пришел общительный молодой человек проведать своего друга М. А. Величко. Подруга познакомила меня с ним, это был Василий Михайлович Кудашев. Он тут же начал сбивчиво и торопливо (недаром Шолохов прозвал его «торопыгой») рассказывать, что собирался ехать в Вешейскую к Шолохову и намеревался уже идти к поезду, как вдруг принесли телеграмму… из Вешек: «Выехал, встречай. Михаил». Пришлось срочно сдать билет, и вот завтра надо встречать дорогого гостя. Потом Кудашев поделился с нами еще одной радостью: только что получил диплом об окончании факультета литературы и искусств МГУ. Учился он там на отделении журналистики с 1925 года. Занимался по вечерам, а днем работал в издательстве, а также корреспондентом «Крестьянской газеты по радио».
Вскоре после этого случайного знакомства мы с Василием Михайловичем подружились, и однажды осенью он пригласил меня в гости, сказав, что у него обязательно будет Шолохов и я смогу с ним познакомиться.
В назначенный час я пришла к Кудашеву. Жил он в крохотной комнатушке большой коммунальной квартиры по Камергерскому переулку (ныне – проезд МХАТа). Мы пили чай, беседовали, в основном говорил Василий Михайлович, время шло, а Шолохова все не было и не было. Я уже собралась уходить, и, чтоб как-то задержать меня, хозяин стал показывать только что вышедшие его книжки с рассказами о деревенской молодежи, потом фотографии, одну из которых тут же подарил мне с автографом на обороте: «Славной Моте в знак большой сокровенной дружбы (подпись) 2 IX 30 г.». На фотографии Кудашев был снят вместе с Шолоховым. (Этот снимок потом не раз публиковался с автографами обоих писателей на лицевой стороне.)
Опять мы пили чай, о чем-то говорили, и вдруг резко распахнулась дверь, и в комнату не вошел, а влетел человек небольшого роста с трубкой в руке, в полувоенном костюме, рассерженный, даже злой, и ну ругать Кудашева хлесткими «мужскими» словами. Что же ты, мол, такой-сякой, не открываешь, звоню, звоню, а ты, как глухарь, ни черта не слышишь… А дело в том, что на всю коммуналку звонок был один, причем у самой входной двери. Каждому жильцу надо было звонить определенное число раз. А так как комнатушка Кудашева затерялась в глубине квартиры, да еще за поворотом коридора, то звонки не всегда были слышны. Кстати, мне, когда я звонила, тоже открыла соседка.
Когда Шолохов, а это, как я догадалась, был он, поостыл и окинул взглядом комнату, то, наконец, увидел меня. И опешил. Схватил стакан, буркнул, что ему хочется пить, и выскочил на кухню. Вернувшись, извинился передо мной и начал упрекать Кудашева, что тот его так подвел, что теперь хоть сквозь землю остается провалиться.
Всем было неловко, разговор не складывался, и пришлось нам разойтись.
В дальнейшем при наших встречах, они обычно происходили все в той же кудашевской клетушке, Михаил Александрович всякий раз смущенно улыбался и просил меня забыть о его оплошности при нашем знакомстве.
В коммуналке жила девушка Ирина, у нее был граммофон и набор танцевальных пластинок. По вечерам приходили молодые друзья, бывали и Кудашев с Шолоховым – балагурили, танцевали. Как-то и я зашла с ними, но ненадолго: надо было готовиться к экзаменам по химии. Мой уход, как я потом узнала, удивил Шолохова, и он сказал Кудашеву:
«Вон она у тебя какая стойкая, я и не думал». Василий Михайлович признался, что ему была приятна шолоховская похвала в мой адрес.
Хорошо помню такой эпизод. Из химико-технологического я перевелась в институт цветных металлов на второй курс. И через год меня направили на практику на восток страны в один из золотых рудников. Перед отъездом я забежала к Кудашеву за валенками, которые он мне презентовал, а у него был Шолохов. Он сочувственно отнесся к моим заботам, подбадривал шутками и настойчиво предлагал взять его доху, говоря, что она ой как пригодится при трескучих морозах. «Я охотно, – убеждал Михаил Александрович, – отдаю свою родимую, пусть это будет искуплением вины за выходку при нашем знакомстве, хотя я и не виноват. Ну а в придачу дарю книгу, да еще с автографом». И Шолохов протянул мне «Донские рассказы», выпущенные в 1926 году «Товариществом московских писателей», ответственным редактором которого был В. М. Кудашев.
Дарственная надпись Шолохова была, как всегда, шутливой: «Тюхе Мотюхе, корноухе, резаному ухе. С повинной. ».
Поясню, почему Михаил Александрович так написал. После перенесенного тифа я была коротко стрижена, поэтому уши были на виду, они у меня маленькие, причем на правом небольшая вмятина оттого, как уверяли родители, что они меня всегда клали в колыбельку на правый бок. Вот Михаил Александрович и подшучивал при случае надо мной, звал Мотюхой-корноухой.
Книгу я, конечно, взяла с собой, но, к сожалению, после окончания практики назад не привезла. Ее, как это говорится, «зачитали». Да у меня, откровенно говоря, и не было возможности разыскать ее, так как уезжала я спешно из-за навалившейся на меня болезни. Рудник, на котором я проходила практику, был расположен высоко над уровнем моря, атмосфера была разреженная, морозы доходили до пятидесяти градусов по Цельсию. Для моего больного сердца такой климат оказался вредным. И в апреле я вернулась в Москву, а оттуда сразу же по институтской санаторной путевке поехала в Кисловодск. Василий Михайлович писал мне письма, в одном из них оказалась приписка Шолохова: «Сожалеем, что заболела, а вот виной тому – много ходила на сопки смотреть на Манчжурию, и от дохи отказалась зря».
Институт цветных металлов я так и не закончила, перевелась на четвертый курс в институт стали и сплавов, в котором и завершила, наконец, свое высшее образование. Вручили мне диплом инженера-металлурга.
Но еще до этого события произошло другое, не менее важное. В конце 1933 года я вышла замуж за Василия Михайловича Кудашева. Отныне его тринадцатиметровая комнатушка в коммуналке по Камергерскому переулку стала нашей семейной квартирой. Тесновато, конечно, но недаром говорится в народе – с милым рай и в шалаше.
Об этом скромном жилище стоит рассказать подробней, потому что с ним немало было связано и в жизни Кудашева, и в его, а затем и нашей дружбе с Шолоховым.
Как я уже говорила, Кудашев в 1922 году поступил на рабфак и поселился в общежитии. К нему часто приходил Шолохов и иногда оставался на ночевку, если была свободная койка. Брат Василия Михайловича Иван вспоминал, что в ту пору Шолохов любил говорить о себе и Кудашеве, что у них один паек и две ложки. Похоже, что многое в фельетоне «Три», опубликованном в «Юношеской правде» за подписью М. Шолох, навеяно обстановкой студенческого общежитейского быта.
Комнатку в Камергерском переулке Кудашев получил по решению исполкома за активную общественную работу в домоуправлении. С этого момента и началась та полоса в дружбе двух писателей, которую Михаил Александрович называл не иначе как «житие в Камергерском». Здесь он читал друзьям, редактировал свои ранние рассказы, а также страницы «Тихого Дона», который Шолохов, как известно, начал писать в 1926 году2.
О дружбе Шолохова и Кудашева хорошо было известно в московских литературных кругах. Когда Михаила Александровича приглашали на встречи с читателями, он обычно приходил вместе с другом. Широко известна, не раз публиковалась фотография, на которой Шолохов читает отрывки из «Тихого Дона» в клубе завода «Красный Октябрь» в 1929 году. Отчетливо видно, как в президиуме, опершись подбородком на руку, слушает чтение своего друга Кудашев.
Когда надо было найти Шолохова или узнать, приехал он, приедет ли в Москву, то звонили на квартиру Кудашеву, чем очень досаждали соседям. Телефон-то был общий и находился далеко от кудашевской комнатки.
Мне хочется привести выдержки из воспоминаний некоторых писателей.
Так, И. Тришин вспоминает, что в июле 1927 года Шолохов появился в Москве и остановился у Василия Кудашева.
Подробнее рассказывает М. А. Величко: «Особой метой в моей памяти остались встречи на квартире у Кудашева. Жил он в маленькой комнатенке, на стенке была полка, окрашенная морилкой, обстановку составляли стол с двумя выдвижными ящиками, железная кровать и пара стульев… Шолохов, уехавший в станицу писать «Тихий Дон», время от времени наведывался в Москву и всякий раз останавливался у Кудашева… изредка, попыхивая трубкой, читал нам первую книгу романа прямо с рукописи, написанной на листах линованной бумаги четким, аккуратным, почти каллиграфическим почерком».
О взаимоотношениях между Кудашевым и Шолоховым можно судить и по письмам Василия Михайловича его земляку – писателю В. Д. Ряховскому (19 писем и 2 открытки хранятся в ЦГАЛИ). Например, в письме от 14 февраля 1928 г. он говорит: «Шолохов должен цвести, вещь очень хвалят, и, по-моему, эта вещь большой значимости. Так что мое мнение – «Тихий Дон» будет звездой в нашей литературе». Ряховский после этого послал Шолохову на суд свой роман, тот, однако, долго не отвечал, и Ряховский выразил Кудашеву в связи с этим недовольство. Кудашев в письме от 7 октября 1928 г. сообщает Ряховскому: «Недавно встретились мы, он ругал меня, а я его. На Шолохова ты зол напрасно. Его дьявольски трясет малярия. И вряд ли он сумел прочитать твой роман. По случаю болезни у него даже встала работа над «Тихим Доном». Он недавно был в Москве, ходил больной, обросший и поэтому поспешил опять уехать на Дон». Позже Шолохов подарил Кудашеву снимок, на нем он в кубанке и, действительно, обросший. Фотографировался Шолохов на Тверской в ателье Шварановича. На снимке – автограф: «Васеньке Кудашеву с надеждой, что попадется он мне на, тихом Дону и я «баклановским ударом» отсеку ему лысую голову, разумеется, соответственно изменив теперешнее выражение лица на более подходящее к моменту. 24/11—30 г. М. Шолохов».
Что касается романа Ряховского, то из кудашевских писем и ответов на них так и не ясно, читал его Шолохов или нет, а если читал, то какую дал ему оценку.
С переездом на Камергерский я, конечно, чаще стала встречаться с Михаилом Александровичем, познакомилась с его семьей. С Марией Петровной мы подружились. У нее с Михаилом Александровичем было тогда двое детей – Светлана и Саша. Иногда приезжали в Москву сестры Марии Петровны – близнецы Полина и Нюся, а также Лидия. Помню, как мы, взрослые, убеждали маленького Сашу, что дядя Вася, т. е. Василий Михайлович, в Москве самый главный, поэтому если куда-то Саше надо пойти, а он любил путешествовать по Москве, особенно посещать зоопарк, то обязательно надо это согласовывать с дядей Васей. Выдумка была, разумеется, на руку взрослым, хотя Саша никогда не оставался внакладе.
Приезжая в Москву, Михаил Александрович теперь останавливался в гостинице «Националь», но не проходило дня, чтобы он у нас не бывал, а уж телефонные звонки были непременными и частыми в течение дня, а иногда раздавались и ночью.
Было как-то и такое. Засиделся Шолохов у нас. Друзья вели бесконечные, как всегда, острые и живые разговоры о делах, о жизни, о литературе. Поснимали с полки томики Толстого, Тургенева, Бунина, цитировали друг другу любимые места из них. Много говорили о Кнуте Гамсуне, которым тогда оба увлекались. Спохватились, когда уже было далеко за полночь. И Шолохов категорически заявил, что ни в какой «Националь» он не пойдет, а с удовольствием заночует у нас. У нас так у нас, согласился Василий Михайлович, только вот где и что постелить. А Михаил Александрович, посмеявшись над тем, какие мы «богатые» хозяева, говорит, что места ему много не надо, вон какой он щупленький. Берет свою доху знаменитую, вот, мол, отличная постель, и пристраивается на полу головой к батарее. Выключили свет, но долго еще, до самого почти рассвета, шутили, переговаривалась, спорили. А утром оба вышли на общую кухню, изображая популярных в то время Пата и Паташона. Михаил Александрович, само собой, был Паташоном – надув щеки, слегка приседая, легко притопывая, он двигался впереди, а за ним этаким аистом, подняв повыше плечи, размахивая длинными руками, вышагивал худой и высокий Пат – Кудашев.
Потешив на славу хозяек на кухне, от души насмеявшись, отправились в ванную, и начали там обливаться ледяной водой. В комнате появились бодрыми и довольными, завтракать отказались, пошли вдвоем в «Националь». Ну а я поспешила в институт на лекции.
расскажет, а над кем-нибудь и подшутит. Жильцы отвечали ему тем же, никто не обижался, разговор шел на равных.
Как-то Михаил Александрович заглянул к нам днем, на звонок открыла ему одна из соседок. Входит он в комнату и видит Ивана – младшего брата мужа – за книжкой. Говорит ему с усмешкой: «Что же ты не прислушиваешься, вот пришлось соседку побеспокоить». Иван оторвался от книжки, вскочил и виновато буркнул: «Зачитался!» И появилась у него кличка. «Ну, как живешь, Зачитался?» – так обычно приветствовал Ивана Михаил Александрович.
Вспоминается такой вечер: мне надо было уйти из дома к сокурсникам и вместе с ними работать над дипломом, и муж с Михаилом Александровичем оставались дома, сидели за столом, перед ними лежала папка с рукописью, кажется, восьмой части второй книги «Тихого Дона». Они попросили меня перед уходом поставить что-нибудь на стол, чем можно было бы, как они выразились, время от времени промочить горло. Я по доброте душевной и с полным доверием к друзьям предложила им немножко отведать вишневой наливки, поставив перед ними четверть с ягодами, засыпанными сахарным песком (четвертями назывались трехлитровые бутылки).
Домой я вернулась последним трамваем, было около часа ночи. Друзья по-прежнему сидели за столом, что-то горячо обсуждая. И тут я вижу: в бутыли одни ягоды. А где же сок, спрашиваю. Они пожимают плечами, не знаем, мол, вроде бы ягоды только и были. Михаил Александрович очень удивился, что уже так поздно, и засобирался в свой «Националь». Прощаясь и закрывая дверь, он с ехидцей сказал другу: «Ну, старик, вечером я доволен, а за грехи перед хозяйкой ты уже отчитывайся один».
В 1930 году Максим Горький пригласил М. А. Шолохова в Италию, в город Сорренто. Михаил Александрович решил ехать не один, а взял с собой Кудашева и Артема Веселого.
Кудашев, помню, был очень рад этой поездке, ему стало известно, что Алексей Максимович похвалил его очерк о Мичурине «Юг на Севере», сообщил об этом И. С. Шкапа. Сразу скажу, что в дальнейшем, уже в 1934 году, Горький одобрил также рассказ Кудашева «Дорога».
В ожидании визы трое писателей около месяца жили в Берлине. Однако правительство Муссолини визу им так и не выдало3. И все равно они не пожалели о времени, проведенном в германской столице. Там в те годы работал в советском торгпредстве И. Т. Клейменов, крупный организатор ракетного дела. Писатели часто общались с семьей Клейменовых, Иван Терентьевич показывал им Берлин, фотографировал гостей и на улицах, и у себя на квартире. Одна из этих фотографий спустя многие годы была опубликована, показывалась неоднократно по телевидению в передаче, посвященной творчеству М. Шолохова, которую вел критик Ю. Б. Лукин. Было это в середине восьмидесятых годов. Кстати, участвовала в ней и я, меня сняли у бывшего нашего дома в проезде МХАТа, я как раз рассказывала о «житии в Камергерском».
В Москву из Берлина писатели вернулись заметно встревоженными, рассказывали, какая там напряженная обстановка, как настойчиво фашисты рвутся к власти. Однажды они смотрели фильм по роману Э. М. Ремарка «На Западном фронте без перемен», во время сеанса в зал ворвались молодчики в коричневой форме, бросили слезоточивые шашки, всячески старались сорвать просмотр фильма.
После Берлина М. А. Шолохов сразу поехал к себе в Вешенскую и начал писать «Поднятую целину», продолжая работать над третьей книгой «Тихого Дона».
В 1934 году Михаил Александрович с семьей посетил Скандинавию, был в Швеции, Дании и других странах4. Об этой поездке всегда напоминает мне фотография, которую Шолохов подарил Василию Михайловичу с таким автографом: «Скоро, Вася, стукнет мне 30 годков, и вот когда мы с тобой постареем, когда «черная молния» уже пронижет нас – ты как-нибудь возьмешь эту карточку, посмотришь, вспомнишь, что и ты когда-то был не лысым, молодым, и уронишь холодную, холодную слезу… Для этой далекой слезы и дарю. М. Шолохов».
«Национале». Михаил Александрович делился впечатлениями о поездке, особенно понравилось, как скандинавы ведут сельское хозяйство, как хорошо перерабатывают, хранят и упаковывают для продажи продукты.
В 1935 году Шолоховы посетили Англию. Из Лондона Михаил Александрович привез Кудашеву дорогой для него как заядлого охотника подарок – великолепное двухствольное ружье марки «Геко», а также наручные часы «Унигорн» с браслетом. С этим ружьем Василий Михайлович охотился и на Рязанщине, и вместе с Шолоховым на Дону. Впоследствии краеведческий музей г. Данкова просил в свою экспозицию указанное ружье, тем более что оно упоминается в рассказах Кудашева. Но к сожалению, просьбу эту удовлетворить я не смогла. В войну квартира почти не отапливалась, развелась сырость, и ружье заржавело, я отдала его одному охотнику, чтобы тот привел в порядок. Но охотник куда-то внезапно уехал, и ружье пропало. Часам «Унигорн» больше повезло. Надо сказать, что до войны наручные часы вообще были редкостью. Во всей стране их выпускали только два московских завода. Подарок друга Кудашев носил бережно, с любовью, а когда уходил на фронт, снял их и надел на мою руку, сказав, чтобы я их сберегла. Так я всю войну почти и не снимала эти часы с руки. Из-за ежедневных бомбежек приходилось часто спать в одежде, а в первые военные месяцы – нередко прямо в бомбоубежищах, откуда утром после отбоя сразу надо было спешить на работу. Теперь эти часы, подарок Шолохова, находятся в Липецком краеведческом музее в экспозиции, посвященной писателю-земляку В. М. Кудашеву, а фотоснимок часов – в музее г. Данкова. Но вернемся в довоенные годы.
Зимой 1935 года в Москве гастролировал Ленинградский оперный Малый театр, и на сцене Большого театра он показывал оперу И. Дзержинского «Тихий Дон». На одном из спектаклей вместе с Шолоховыми по приглашению Михаила Александровича были и мы с Василием Михайловичем. Роль Аксиньи исполняла знаменитая Вера Александровна Давыдова, роль Григория – Никандр Сергеевич Ханаев.
Декорации спектакля были великолепными, зрители встречали артистов аплодисментами. С нами в ложе был автор оперы Иван Иванович Дзержинский. Можно было догадаться, что он ждал, когда же выскажет свое мнение Шолохов. Но Михаил Александрович был сдержан и почему-то молчал. Как выяснилось потом, он был недоволен, что в оперу не вставили ни одной казачьей песни, ни одной донской мелодии.
Спустя несколько дней, когда мы были у Шолоховых в «Национале» и пришли И. Дзержинский и его супруга, Михаил Александрович высказал композитору свою неудовлетворенность. Иван Иванович, однако, не согласился с писателем. Он настаивал на том, что в опере не следует пассивно, в виде иллюстраций, использовать народную музыку и песни. По его мнению, гораздо важнее мыслить в народно-песенном ключе, нежели брать готовые образы.
прочих произведений и «народных казачьих песен» – «От края и до края» и «Казачьей». А ведь это были песни из опер «Тихий Дон» и «Поднятая целина». И. Дзержинский вложил газетную вырезку в конверт и отослал М. А. Шолохову.
Как-то пришли мы с Кудашевым к Шолоховым в «Националь», он тогда приехал в Москву с Марией Петровной и ее сестрой Лидией. Было это, кажется, в 1936 году. Встречает нас Михаил Александрович, как говорится, прямо на пороге и заявляет: «А не сходить ли нам, ребята, прямо вот сейчас на хор имени Пятницкого? Как раз поспеем». Все согласились охотно, без уговоров.
И вот мы в Концертном зале имени П. Чайковского слушаем песенную постановку в двух частях «За околицей». Мне вспоминается, как сочувственно воспринимал Михаил Александрович трогательную обрядовую сцену: на гулянке бедная девушка обделена вниманием и чувствует себя угнетенно среди разодетых подруг.
В перерыве Михаил Александрович сказал со вздохом: «Грустно это все. Почему это, Вася, не поют они сегодня твоих любимых?» Он имел в виду песни «Летят гуси, летят утки…» и «Ходит парень по деревне возле дома моего…». И когда после спектакля вернулись мы в «Националь», за ужином Михаил Александрович попросил Кудашева: «А ну, Васятка, затяни свои любимые, которые не спели там». Но у Кудашева голос был скверный и ничего не вышло. «Нет, Мишуля, – сказал он, – уж лучше давай твои «Ой, мороз, мороз…» и «Конь боевой». Михаил Александрович не стал отказываться. Пел он тонким, но сильным голосом и довольно правильно, однако Кудашев нет-нет да и подпевал ему, приговаривая: «Вот видишь, не можешь ты без меня спеть свои любимые».
Михаил Александрович был большим охотником послушать родные донские песни и сам всегда с удовольствием подпевал. Много знал этих песен его друг Иван Семенович Погорелов и неплохо пел их. Иногда они пели вместе и просили, чтоб им помогали все присутствующие. Кто не знал слов, подпевал просто голосом, удержаться было невозможно. Слушателей не было, пели все.
очерк «Юг на Севере», он иногда наведывался в питомник, знакомился с тем, как идет выведение новых сортов и гибридов плодов. Узнав, что мы едем к Шолохову, сотрудники питомника нагрузили большую корзину редкими фруктами и ягодами в подарок писателю. При этом поставили условие – посадить все косточки и семечки от этих плодов.
Рано утром приехали мы в г. Миллерово, позвонили домой Михаилу Александровичу. Он нам сообщил, что шофер его на уборочной и придется нам остановиться на денек в Миллерово в том доме, где и он обычно останавливается, когда выезжает в Москву. Пришлось так и поступить.
Днем мы бродили по городу и не пожалели, что задержались в нем. На каждом углу попадались нам «вареничные», мы почти в каждую заглядывали, и, удивительно, всюду вареники разные – с вишнями, творогом, ежевикой, черникой, картошкой, клубникой и т. д.
На другой день за нами пришла машина, и мы покатили по степной профилированной дороге. Автобусы тогда между Миллерово и Вешенской не ходили. Да и как им ходить было, если в ненастье «профиль» превращался в сплошную хлябь. Шолохов не раз жаловался, что из-за бездорожья он порой просто не может выбраться из станицы, даже при крайней необходимости.
Узнав, что мы едем в Вешенскую, к нам попросились в попутчицы женщины. Они рассказывали, что Шолохов никогда никому не отказывает на просьбу подвезти. Женщины оказались казачками. Я впервые была на Дону и с интересом расспрашивала их об их жизни, о названиях встречных станиц. Хотелось поскорее увидеть настоящего казака. Вот едет на лошади мужчина, я с любопытством всматриваюсь в него, но мои попутчицы говорят, да разве же это казак, смотрите какая у него осанка, сидит в седле, словно напуган чем-то. Или вон та женщина, она тоже не казачка, по походке видно. Вот проедем, мол, эти слободы, тогда увидите казаков, а это все хохлы. Мне невольно вспомнилась сцена из «Тихого Дона», когда в очереди на мельницу казаки начали бить хохлов: «Как он смел залезть наперед!» Или слова о том, что при встрече на дороге казак ни за что не свернет, а заставит свернуть хохла, ведь он «на казачьей земле живет». Как видно, предрассудки оказались очень живучими.
– батюшка тихий Дон, величавый и спокойный. Пока с той стороны возвращался паром, я любовалась рекой, окрестностями, красивой излучиной, островком посредине водной глади.
Подошел паром. Ожидающих было много. Вереница телег и машин. Узнав автомобиль Шолохова, нас пропустили вперед. Паромщик сказал, что там, на том берегу, нас уже ждет Михаил Александрович. Мы разглядели его маленькую, коренастую фигурку. Несколько минут – и мы съезжаем на песчаный берег, к нам в машину садится, приветствуя нас, Михаил Александрович. Небольшой подъем по песочку, проезд по улице – и вскоре нам открывают ворота в шолоховский двор. Перед нами голубой дом с небольшим мезонином в две комнаты.
Кабинет, который находился в мезонине, уже был занят критиком Юрием Борисовичем Лукиным и его женой Марьяной, так что мы расположились в проходной комнате рядом с кабинетом.
Присутствие гостей, конечно, нарушило привычную жизнь в шолоховском доме. В ее распорядок вторглись различные поездки по донским местам, общие застолья и беседы.
Хорошо запомнилась рыбалка на Хопре с ночевкой.
одежду, ведь ночами уже было прохладно, и другие вещи. Руководил сборами, а потом и всей поездкой опытный рыбак средних лет, которого все называли странным для меня именем – Чекиль. Может быть, это прозвище такое. Василий Михайлович потом хотел даже написать рассказ «Чекиль», но так и не написал. Начало рукописи хранится в его архиве.
Состав нашей рыбачьей «артели» был такой: Михаил Александрович с Марией Петровной и дочерью Светланой, Лукин с женой, я с Василием Михайловичем и Чекиль.
Как это чудесно – плыть в баркасе по действительно тихому Дону, смотреть и смотреть на берега с появляющимися на них станицами и хуторами, редкими слева и частыми, порой сплошными справа, и гадать, какой из этих уголков описал в своих романах Шолохов! Некоторым казалось, что они узнали то или иное место, спрашивали у Михаила Александровича, так ли это, а он в ответ только улыбался.
Мы увлеклись созерцанием берегов и наскочили на мель. Мужчины тут же стали прыгать в воду и толкать наше судно, только Юрий Борисович, или, как его все звали, Юрбор, замешкался, расшнуровывая ботинки, а когда справился с ними, то помощь его уже не нужна была. Но Марьяна все равно заставила его окунуться. Всю дальнейшую дорогу над Юрбором подшучивали, припоминая ему постоянные его опаздывания к завтракам и обедам из-за медлительности, а также долгого прихорашивания у зеркала.
Мне показалось, что плыли мы по Дону долго, но вот вошли в устье Хопра. Он не менее красив, чем Дон, берега плоские, зеленые. Чекиль причалил не сразу, он некоторое время выбирал такое место, где и дно, и характер течения реки были бы любимыми стерлядью. Ведь целью нашей была тройная донская уха, а для нее необходимы стерлядь, сазан и белорыбица.
не только для приготовления еды, но и чтобы дымом отпугивать комаров. Никакой дым, в общем-то, нам, горожанам, не помог. Юрий Борисович, так тот вовсе не спал, всю ночь сидел с веточкой в руке и махал, махал – оберегал жену от комариных атак. А мы с Василием Михайловичем забрались в баркас, там хотя и пахло сильно бензином, но почти не было комаров, и мы немного поспали.
Чуть занялась заря, слышим стук в борт баркаса и голос Михаила Александровича: «Всем подъем! За работу!» К берегу в лодке уже плывет Чекиль с двумя стерлядками. Кудашев к нему в лодку и со свойственной ему торопливостью принялся неумело чистить рыбу, а она скользкая, выскочила из рук и с распоротым брюхом бултых в воду. Хорошо, что Чекиль рядом, нырнул раза два и достал со дна. Можно сказать, спас будущую уху. Но нужны были еще сазаны.
Шолохов и Кудашев взяли спиннинги и пошли к реке, а мне велели вооружиться сачком и быть начеку. Вот я и стою между ними, слежу то за одним, то за другим – у кого раньше подцепится рыбина, чтоб подхватить ее сачком. «Эй, сюда!» – кричит Кудашев. У него на крючке крупнющий сазан. Но наши старания были тщетны, подхватить добычу сачком не удалось, сазан сорвался с крючка.
А тут кричит Михаил Александрович – сразу и нас, недотеп, ругает на чем свет стоит, и Кудашева зовет, чтоб бежал с сачком поскорее, а то опять упустим добычу. Я с обидой отдаю сачок, Кудашев мчится с ним к Шолохову, заходит в воду, и, слава богу, они выволакивают на берег крупного сазана.
«Уу-у! Здорово!» – вырывается у всех протяжный возглас.
«Как будто хватит на уху, – удовлетворенно говорит Михаил Александрович, – идемте варить, костер уже развели».
Но Кудашев уязвлен, не хочет уходить с пустыми руками: «Я должен поймать хотя бы небольшого сазанчика». Пришлось и мне остаться на берегу. Закинул Кудашев спиннинг, а леска и не дрогнет. Сидим. Кудашев нервничает. А с крутого берега спускается Мария Петровна и зовет нас завтракать. Александрович уже сварил уху, все готово, и все ждут нас. И только начала Мария Петровна сетовать по поводу настырности Василия, как вздрогнула и запрыгала леска спиннинга, и мой сияющий Васька вытащил-таки небольшого сазанчика. Мария Петровна вздохнула с облегчением.
Уха получилась на славу, и вкусная, и особо ароматная. Может, потому, что Михаил Александрович варил ее со всевозможными приправами, а может, виной тому и чистый степной воздух. Получилась, правда, не совсем тройная – мало было стерляди, не было белорыбицы, но добавку просили все. А какие рассыпчатые, какие вкусные были помидоры. И рыбалка эта, и уха запомнились на всю жизнь.
Михаил Александрович был большим выдумщиком по части розыгрышей и шуток, особенно если надо было развлечь гостей.
В один из солнечных дней решено было всем вместе поехать на бахчу, она находилась в нескольких километрах от дома. Желающих набралось много, в машину всех не взять. Стоим во дворе, думаем, как выйти из положения. А Михаил Александрович в сторонке с конюхом о чем-то толкует. А потом выезжает из гаража машина с двухколесной тележкой для подвоза воды на буксире. Михаил Александрович говорит, что кому-нибудь придется садиться на тележку. Кому же? Бросаем жребий, счастье выпадает Кудашеву. Что поделаешь, уговор есть уговор. Выезжаем за ворота. Смех во дворе, смех и на улице: через дорогу находится редакция районной газеты, из окон выглядывают хохочущие лица. Журналистам, конечно, хорошо известно, как любит Шолохов подобные шутки.
Самые спелые дыни – «колхозницы» – были отведаны здесь же, как, впрочем, и звонкие, лопающиеся от одного прикосновения ножа арбузы.
Когда стали собираться в обратный путь, стало ясно – Михаил Александрович опять что-то затеял. Очень уж настойчиво он уговаривал свою маму Анастасию Даниловну не отправляться домой первым заездом, а приглашал Лукиных. В результате – ни Даниловна, ни Лукины (по настоянию Марьяны) его не послушали. В первом заезде отбыли Кудашев, он сел рядом с Шолоховым, который был за рулем, Светлана, Анастасия Даниловна, я и Лидия Петровна. Михаил Александрович повез нас с ветерком да еще по обширным лужам от недавнего дождя. Особенно досталось мне и сестре Марии Петровны Лидии, обе мы сидели с краю. Вид у нас был, прямо скажу, живописный. Даниловна ругала сына, а он ей в ответ говорил, мол, не садись с нами, не послушала. Чумазыми и мокрыми катили мы по станице, во дворе непутевому водителю досталось на орехи от Марии Петровны, а он в ответ – ничего, а то без этого окропления дождевой водичкой и сладкие дыни с арбузами не запомнятся. И добавил, что как ни хитра Марьяна Юлиановна, но и ее ждет сюрприз.
Все «пострадавшие» тут же пошли в баньку в глубине усадьбы, вымылись, привели себя в порядок. Вскоре приехали Марьяна с Юрием Борисовичем и другие, их привез шофер Шолохова и, конечно, без всяких приключений. Михаил Александрович подошел к Марьяне и спрашивает, не хочет ли она прокатиться верхом, у него есть лошадь, подаренная ему Буденным. Марьяна обрадовалась, тут же побежала переодеваться. Вот она уже выходит, весело подпрыгивая, опускается по ступенькам и вдруг видит – стоит у крылечка бычок оседланный, а за уздечку его держит конюх. Мы все невольно рассмеялись, а бедная Марьяна поникла, не приняла этой шутки и почти со слезами убежала в дом, а за ней следом пошел Юрий Борисович, чтобы успокоить ее. Пришлось и Михаилу Александровичу извиняться, уверять, что дело поправимое, не надо так близко к сердцу принимать шутку, которая и впрямь вышла неудачной. Но Марьяна наотрез отказалась пойти на мировую. Очень сильно обиделась. Вскоре Лукины уехали в Гагры.
Да, Михаил Александрович всегда любил шутку. Но в ту пору в его веселых затеях виделся мне порой какой-то перехлест, надрыв, что ли. И немудрено, у него тогда были трудные дни. Ведь шел 1937 год, известный массовыми арестами и репрессиями. Из гостей у Шолоховых остались только мы с Василием Михайловичем, меньше стало шуток, больше тревожных разговоров по вечерам в каком-нибудь укромном месте дома.
Несколько раз выезжали на утиную охоту. Особенно запомнился мне одни из таких выездов. Выехали мы за станицу в степь и остановились возле небольшого озера, на которое, как полагал Михаил Александрович, должны прилететь утки на ночевку. Надо было ждать наступления сумерек, за разговорами они незаметно подкрались, и мы приготовились к охоте. Меня и Кудашева поставили возле дороги недалеко от озера, а Михаил Александрович занял позицию подальше, почти у самой воды с противоположной стороны озера.
примечу черные движущиеся пятна, так предупрежу Кудашева – будь внимателен, летят утки. Наблюдатель из меня получился неважнецкий. Увидела я – что-то летит, оказались какие-то мелкие птахи. Пока препиралась с Кудашевым, откуда ни возьмись слева три утки. Бах-бах! – вдогонку, и все мимо. Михаил Александрович кричит: «Мазила!» С каждой минутой утки стали появляться чаще – и парами, и стайками, но пролетали либо высоко, либо далеко в стороне. И все же нам повезло: две утки вылетели прямо на нас, скрывавшихся за кустами. Кудашеву удалось подстрелить одну из них, и она упала в камыши. С Михаилом Александровичем была охотничья собака – сеттер, однако, сколько ни старался Кудашев заставить пса принести подстреленную им утку, она не повиновалась. А Михаил Александрович смеялся по этому поводу и кричал: «Возьми свою добычу сам!» Затем грянул выстрел, и мы увидели, как сеттер метнулся в озеро и тут же принес охотнику утку. Потом-таки по указанию хозяина собака принесла и нашу утку.
Стало совсем темно. Мария Петровна позвала: «Заканчивайте свою охоту, собираемся домой!»
На следующий день к обеду домашний повар Нюра приготовила обеих уток с яблоками. Михаил Александрович за столом, как всегда, шутил. Уверял, что можно по вкусу определить, какую из уток подстрелил он, а какую – Кудашев, потому что кудашевская наверняка менее вкусна, долго лежала в озере и вымокла. Оказалось, однако, что обе утки одинаково вкусны.
Конец августа был жарким, и вода в Дону была теплой. Еще много раз все мы перебирались на ту сторону реки, на ровный, чистый песчаный пляж, купались, загорали, а Михаил Александрович и Василий Михайлович соревновались в заплывах.
Всему приходит конец, завершилось и наше пребывание в гостях у Шолоховых. Пора, как говорится, и честь знать, хватит отрывать хозяина от работы. Михаил Александрович поехал в Миллерово вместе с нами, у него там, как он сказал, были дела. В дороге он часто сменял за рулем водителя.
вина, попрощались с Доном.
Год спустя после поездки в Вешенскую у нас с Василием Михайловичем родилась дочь. Наконец Кудашев стал отцом, хотя за другом ему было не угнаться. У Шолоховых в то время было уже четверо детей. Василий Михайлович сообщил телеграммой о радостном событии в нашей жизни в Вешенскую, оттуда сразу же пришло поздравление. Шолоховы обещали приехать на именины и сдержали слово. В тот день у нас собрались родные, друзья, знакомые, а часам к двум пришли и Шолоховы с подарком «на зубок», как сказал Михаил Александрович. Подарком оказался огромный гусь, зажаренный в Вешках перед самым выездом в Москву. Собрались все мы на это семейное торжество не в нашей комнатушке на Камергерском, а в более просторной комнате, полученной Кудашевым буквально накануне рождения дочери. Так что заодно отметили и новоселье.
Навсегда отошло в прошлое «житие в Камергерском», но традиции его сохранились, и во многом это достигалось усилиями Михаила Александровича.
Кажется, в 1940 году Шолохов с Марией Петровной приехали в Москву, конечно, сообщили нам об этом, и Кудашев стал часто у них бывать. А мне все недосуг и недосуг. Больше недели прошло, а я все никак не могу выбраться и навестить друзей. Звонит как-то Мария Петровна, приглашает в кино, не помню уже на какой фильм. Говорит, что Михаил Александрович будет занят на приеме в Кремле, а мы, мол, сходим в кинотеатр, собирайся, Вася тоже идет с нами. После просмотра фильма Мария Петровна пригласила всех на ужин в «Националь». К тому времени, говорит, и Михаил Александрович освободится. Но его не было довольно долго. А как только вошел он в комнату, так с ходу напустился на меня, да так, что и не поймешь – серьезно или в шутку. Что ж ты, говорит, глаз не кажешь, как так можно, как все это называется? И дальше в том же духе. Василий Михайлович сидит себе улыбается, ни полслова в мою поддержку не вымолвит, а Михаил Александрович продолжает меня распекать. Мария Петровна пытается его остановить: надо идти ужинать, и все мы ждем его рассказов. А он опять за свое – почему она, т. е. я, не приходит к нам. Я говорю, что это Вася виноват, а не я, не помогает по хозяйству. А мне после работы еще надо ездить за город, подыскивать дачу, ведь надвигается тепло, дочь надо вывозить на природу, и все это моя забота, а муж, видите ли, сидит улыбается.
Потом мы ужинали, Александрович так ничего нам о встрече в Кремле и не рассказал ни за столом, ни после, как обещал. Осталось только ощущение чего-то тревожного, надвигающегося на всех нас. Ощущение это связано было с ожидаемой войной. Хотя о ее возможности ничего в газетах не писалось, все о ней думали и потихоньку, с оглядкой, говорили. Многие запасались продуктами, особенно почему-то солью, мылом и крупами. Помню, не раз Михаил Александрович как бы в шутку говорил, что, если начнется война, Кудашевым надо перебираться в Вешенскую. Просто удивительно, как он был к нам добр.
«Тихого Дона», а когда я спросила, не тяжело ли будет в походе, он ответил, что не успел прочитать только что вышедший четвертый том, да и остальные надо освежить в памяти. Не знаю уж, удалось ли ему это сделать.
Из ополченцев Кудашева вскоре перевели в 32-ю армию в качестве корреспондента газеты «Боевой путь». Так получилось, что ни Кудашев, ни Шолохов в начале войны друг о друге ничего не знали. Я помнила наказ Василия Михайловича: «Будем держать связь через Вешенскую. Пиши туда, Марии Петровне, я тоже о себе ей буду сообщать, таким образом мы не потеряемся. Ведь и тебе с дочкой нельзя оставаться в Москве под бомбежками».
Кто знал, что не придется семье Шолоховых долго жить в Вешенской. Вначале они эвакуировались в город Камышин Сталинградской области, жили там на Набережной, 74 (у меня хранятся их письма), а оттуда перебрались в Казахстан, в поселок Дарвинский, что около Уральска. А я из Москвы так и не выехала, работала на военном заводе инженером-металлургом. Дочь жила у моей сестры в подмосковном Серпуховском районе, куда ее накануне ухода в ополчение отвез Василий Михайлович.
В письмах с фронта Василий Михайлович часто справлялся о своем друге. Так, в письме от 2 сентября 41-го года он пишет: «…Михаил где-то близко от нас, может быть, случайно повидаю его здесь. Если он будет в Москве, передай ему мой адрес».
И когда в один из октябрьских дней Шолохов приехал в Москву и зашел к нам, я показала ему письма Василия. Шолохов попросил открытку и наскоро написал другу письмо, причем сказал, чтоб, отправляя на фронт, не вкладывала его в конверт, а так, открыткой, и послала. Я не сделала этого сразу, решила повременить, пока не получу от Василия Михайловича свежее письмецо, возможно, с другим адресом, так как что-то долго не было от него весточек. Ожидание мое, однако, затягивалось. Я узнала, что 32-я армия попала в окружение. Когда я обратилась в военкомат, мне сообщили, что В. М. Кудашев в октябре 1941 года пропал без вести.
«Дорогой друг!
Судьба нас с тобой разноздрила, но все же когда-нибудь сведет же вместе. Я сегодня уезжаю из Москвы, как только вернусь, сообщу тебе. Думаю, что увидимся в Москве. У меня есть к тебе дело. Мотя пошлет эту открытку, она держится молодцом. Дома не был давно, но там как будто все в порядке. Ванька Погорелов шлет тебе привет, он в Москве. Неделю назад видел Юрбора, поехал в армейскую газету.
Ну, будь здоров, крепко обнимаю, целую. Твой Шолохов.
Пишу коротко, спешу. Надеюсь на скорую встречу.
Узнав о гибели своего друга, Михаил Александрович всякий раз, когда приезжал в Москву, давал о себе знать. Поддерживал добрым словом, помогал. Однажды звонит из гостиницы «Националь» и, справившись о моем и дочери здоровье, говорит: «Я тут вам привез немного продуктов. После поездки на фронт заезжал к своим, Мария Петровна кое-что и собрала для вас. Приходи, возьми, а если не можешь, то у меня как раз находится Кирилл Васильевич Потапов, так он все это тебе завезет».
И вскоре получила я гостинцы – муку, пшено, кусок сала. Такая весомая добавка была к нашему скудному пайку. Никогда этого не забуду. В самое сложное и трудное время не забывал Михаил Александрович о семье своего друга. До последнего надеялся он и на то, что Кудашев все-таки не погиб, поэтому в письмах спрашивал, нет ли каких вестей о нем.
А 26 марта 1944 года получила я из Камышина от Михаила Александровича заказное письмо, в нем, в частности, было написано: «…Думы о Васькиной судьбе меня не покидают. Недавно прочитал в мартовском номере «Британского союзника» (журнал, который издается в Москве Британским посольством) вот эту заметку и решил послать тебе. А вдруг – ведь чем черт не шутит, когда бог спит – и наш Васька там, на Ближнем Востоке, носит наплечную нашивку с буквами СССР и ждет не дождется возвращения домой? Это, конечно, предел мечтаний, но осуществить такое, черт знает, как было бы хорошо! Как ты там живешь? Как Наташка? Наши все здравствуют, одна Мария Петровна у нас словно весенний день – и с тучами, и с солнцем, – то покиснет немного, то снова на ногах. Впрочем, она сама о себе напишет, а я шлю привет тебе, Наташке и бабушке и желаю, чтобы Васька поскорее вернулся, согласен на любой вариант: хоть с Ближнего Востока, хоть с Дальнего Запада, лишь бы притопал».
«Желаю здоровья, бодрости духа, а главное скорейшего появления в Москве Василия Михайловича. Этот день будет для нас праздником».
Праздника этого, увы, так и не наступило.
Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем, когда в 1953 году в одном из сборников прозы вышел рассказ В. Кудашева «Наташа», для оформления литературного наследства мне потребовалась справка о смерти мужа. На основании справки из военкомата народным судом Свердловского района города Москвы официально было признано, что Кудашев Василий Михайлович считается умершим
18 июля 1953 года. Этой же справкой подтверждалось мое право на литературное наследство при издании сборника повестей и рассказов В. Кудашева в 1957 г. и романа «Последние мужики» – в 1965-м и 1978 гг.
Память выхватывает из прошлого то, что особенно запало в душу. В 1950 году пришли мы с дочерью Наташей навестить Шолоховых, у них уже была московская квартира в Староконюшенном переулке. Михаил Александрович как-то внимательно и грустно посмотрел на Наташу и сказал мне: «До чего же в ней все отцовское – походка, суетливость, даже брючки на коленочках завернуты вовнутрь, как у отца». Подумал, что-то вспоминая, да и говорит дочери: «Постой, постой, ведь тут где-то, в каких-то числах декабря твой день рождения. А сколько же тебе лет?» – «Двенадцать», – ответила дочь. «А я хорошо помню, – смеется Михаил Александрович, – как праздновали мы твои первые именины. Какой ж подарок тебе хотелось бы иметь?» Наташа смутилась, пожимает плечами. «Ну, тогда придется тебе самой покупать». Пришли домой, и я узнала, что дядя Миша потихоньку дал ей 25 рублей, а она призналась ему, что хочет завести собаку. Наш сосед – профессор Л. Л. Россолимо подсказал дочери, как ей положить на время эти деньги в сберкассу. Она так и сделала, а когда проходила одна из выставок служебных собак, на эти
Детское увлечение переросло в изучение кинологии.
В послевоенные годы я и дочь нередко навещали Шолоховых на их московской квартире. Запомнилась встреча 8 марта 1972 года. В этот весенний, теплый и солнечный день у Михаила Александровича и Марии Петровны собрались их дети и внуки. Михаил Александрович, как обычно, шутил, балагурил. Зная пристрастие моей дочери к собакам, стал расспрашивать ее, как поживает ее пес Кеша, а она возьми и скажи, что Кеша стал вдруг отличным ежеловом. Как говорится, подбросила тему для обсуждения. Возник вопрос – куда девать ежей? Каждый старался придумать что-нибудь посмешней. Михаил Александрович на полном серьезе и говорит, что с помощью ежей Наташа может решить для себя проблему транспорта, особенно в часы пик. Посыпались вопросы – как? каким образом? Да очень просто, говорит Михаил Александрович – надо сшить ежовую шубу. Все будут уступать дорогу, никто не будет толкаться.
Я уже рассказывала, как много внимания уделял Михаил Александрович семье погибшего друга, как помогал он нам в трудные дни. Без каких-либо просьб с моей стороны. Но однажды, много лет спустя после войны, я все-таки попросила Шолохова о помощи. Случай был из тех, которые принято называть крайними.
Комната, которую мы получили перед войной, была, конечно, больше, просторней клетушки в Камергерском. Но коммуналка остается коммуналкой. Кроме нас, в квартире проживало еще шесть семей. Получить хотя бы однокомнатную, но изолированную квартиру через райисполком не было никакой возможности, а на кооперативную у нас с дочерью не было средств. Нам как семье погибшего писателя-фронтовика могла помочь писательская организация. Вот я и попросила Михаила Александровича посодействовать нам в этом деле.
апреля 1977 года я получила ордер на квартиру, с которой съехал писатель Ю. И. Панкратов. Совершенно уверена, если бы не участие Михаила Александровича, не жили бы мы с дочерью сейчас в отдельной квартире.
Заканчивая свои воспоминания, хочу рассказать об одном эпизоде, из которого видно, как Михаил Александрович оценивал дружбу с Василием Михайловичем Кудашевым. Мы сидели втроем за столом в московской квартире Шолоховых, вспоминали прошлое, и Михаил Александрович поведал нам с Марией Петровной, как ему тяжело было потерять самого близкого человека, с которым они по-настоящему понимали друг друга. Шолохов сказал, что не забудет тот день, когда он привез в Москву окончание «Тихого Дона» и прочитал его Кудашеву. Тот хорошо знал мучительные поиски завершения судьбы Григория. Знал разные варианты. И вот теперь слушал окончательный. Слушал напряженно, а когда Шолохов кончил читать, встал, смахнул набежавшую слезу, крепко обнял Михаила Александровича и сказал: «Спасибо, старик!»
Свой рассказ Михаил Александрович завершил словами: «Понимаете, это все дороже мне похвалы любого критика».
Воспоминания свои я написала по просьбе дочери, она очень хотела знать о дружбе ее отца с Михаилом Александровичем.
Примечания
11. Публикуется по этому изданию.
Кудашева Матильда Емельяновна (1910–1995) студенткой химико-технологического института познакомилась с Василием Кудашевым, а после того, как стала его женой, часто встречалась с М. А. Шолоховым, принимала участие в их беседах, не раз бывала вместе с мужем в Вешенской, где подружилась с Марией Петровной Шолоховой и всей семьей Шолоховых.
1 М. А. Шолохов не раз писал в правление СП СССР заявления, в которых просил улучшить жилищные условия семьи погибшего друга. В апреле 1994 года М. Е. Кудашева передала в Музей Шолохова ксерокопию автографа письма Шолохова Г. М. Маркову, в котором говорилось: «Два года назад я обратился с просьбой помочь вдове погибшего в войну писателя Кудашева в решении квартирного вопроса…» После непременных по тем временам бюрократических рогаток и препон, которые нужно было преодолеть, семья Кудашевых квартиру получила.
2 М. А. Шолохов начал писать «Тихий Дон» осенью 1925 года.
3
4 В декабре 1934 – январе 1935 г. М. А. Шолохов вместе с М. П. Шолоховой побывал в Швеции, Дании, Великобритании, Франции.
В это время были арестованы секретарь Вешенского райкома партии П. К. Луговой и почти все руководители района разного уровня. См. об этом далее воспоминания Лугового и Погорелова.