Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Б"

1. Дангулов С. А.: Художники. Кугультинов

Входимость: 1. Размер: 30кб.

Часть текста: «краем». Край был небогат: белостенные хаты под камышом и соломой да редко-редко глинобитные турлучные домики под черепицей. Но край был небогат лишь своим обличьем, на самом деле жил там народ знатный: оружейники и гончары, каменщики и стекольщики, столяры, сапожники и лудильщики, кузнецы и шорники. В этом мире мастеров, чьими руками были возведены все хоромы степного града, вплоть до мануфактурных и москательных лавок, каждая из которых нашему детскому глазу рисовалась государством, жил человек во многом самобытный. Его непохожесть была определена уже его обликом: низкорослый, неширокий в плечах, он не без труда нес свое массивное тело и, казалось, в ходьбе чуть сгибал ноги. У него было темно-коричневое, точно задубленное солнцем лицо в твердых, как орех, скулах и маленькие, с раскосинкой глаза, которые в смехе он жмурил так крепко, что они едва ли не пропадали. А он любил посмеяться. Бывало, взмахнет рукой и, задержав пятерню высоко над головой, скажет: «В два счета я твоего коня на ноги не поставлю, но помочь тебе попробую». Да, я забыл сказать: среди умельцев, где жил Аксен — так звали мастера, — он был умельцем особенным: он чинил не сбрую, а лошадей... Да, он был врачевателем по конской части, при этом не только искусным костоправом. Подвернет лошадь ногу или даже сломает ее на каменистом кубанском броде, он не спешил заряжать винтовку. «В два счета я твоего коня на ноги не поставлю, но помочь тебе...

2. Софронова Э. С.: Шолохов. Начало

Входимость: 2. Размер: 51кб.

Часть текста: стреляли из окон, с крыш. Рабочие и солдаты в одиночку и группами проползали к воротам, к подъездам тех домов, откуда стреляли юнкера, притулялись в уголку, терпеливо ждали и винтовкой или маузером снимали неосторожно высунувшегося врага. Но и юнкера не дремали и иной раз били наверняка, и долго у ворот или подъезда, свернувшись, серела или чернела на застывающей октябрьской земле неподвижная фигура в заношенном пиджаке, пока в темную, холодно моросившую ночь не пробирались товарищи и не уносили тело. Так тянулись мутные дни и сырые ночи. И вдруг все смолкло, и потекли по улицам толпы победившего пролетариата. И было голодно, и было холодно, и хрустела под ногами отбитая штукатурка, и не было одежи, но закипела работа. С ввалившимися лицами рабочие среди развалин, саботажа, заговоров, подпольной злобы воссоздавали организации, учреждения, здания, снабжение, школы, лекции, санитарию, печать, литературу - среди чудовищной разрухи. И литературу. Да надо создавать печать свою, литературу свою... Московский Совет поручил мне издание журнала. Трудно было. Представители...

3. Дзержинский И.: Встречи с Михаилом Шолоховым

Входимость: 1. Размер: 16кб.

Часть текста: творческий замысел никому неведомого композитора. Ведь либретто оперы значительно отличалось от романа: переделан был финал, опущены некоторые персонажи и т. д. Все это тревожило меня, заставляя оттягивать день знакомства. Но, когда клавир оперы был готов, я, наконец, решился. Встреча произошла в гостинице «Националь» во время одного из приездов Михаила Александровича в Москву 1 . Радушно, просто, без всяких «церемоний» встретил меня невысокого роста человек в полувоенном костюме (гимнастерка, галифе, мягкие сапоги), мало похожий на свой известный фотопортрет вполоборота, с «кубанкой» на голове. Высокий лоб, смеющиеся умные глаза, крупный нос с горбинкой; речь неторопливая, уверенная, порой нарочито грубоватая – все в нем говорило о сильной воле. В походке и жестах, в манере разговаривать чувствовался большой жизнелюб. Я сыграл и спел ему всю оперу, пользуясь довольно-таки плохоньким пианино. Когда я кончил, наступила обычная в таких случаях томительная пауза. К моему удовольствию, она была непродолжительной, так как Михаил Александрович прервал ее приглашением к столу. Вначале разговор шел на посторонние темы. Но я сгорал от любопытства узнать мнение М. Шолохова о своей работе и решился задать вопрос: – Вы не очень сердиты на меня и либреттиста за наши изменения в романе? 2 – А мне какое дело? – удивленно возразил Шолохов. И, немного подумав, продолжал, временами переходя на «ты»: – Мой роман – это мой роман. А твоя опера – это твоя опера. Я, конечно, рад, что мой роман породил оперу. А насчет того, что вы там использовали и чего не использовали, – это меня не касается. Это твое хозяйство. Ты и в ответе за него перед народом… Такая постановка вопроса для меня ...

4. Чернов Андрей: Как сперли ворованный воздух. Повесть Федора Крюкова "Зыбь"

Входимость: 1. Размер: 28кб.

Часть текста: Пушкинский принцип «свободного романа» (если угодно – романа-дневника) сработал и на этот раз. Трагедия преобразила бытописательную ткань так, как она способна преобразить только душу художника. Чем больше мы будем читать ранние произведения этого «Гомера казачества» (сказано еще в 1910-х), тем меньше темных мест останется в «Тихом Доне» и тем лучше мы узнаем, из каких именно цветочков вызрела эта ягодка. М. Т. Мезенцев, выявивший десятки параллелей в прозе Крюкова и в «Тихом Доне»[2], заметил, что Федор Крюков – художник, не боявшийся самоповторов. (Уточним: то, что на первый взгляд представляется самозаимствованием, можно назвать каноном . Этот метод литературной работы очень похож на метод работы нерядового иконописца. Суть его в развитии и переосмыслении уже раз написанного, в попытке каждый раз написать лучше, чем в прошлый раз.) При этом Крюков не боится вербальных повторов даже в одном абзаце. Это не недосмотр, а черта стиля: таким образом ткется затейливый узор его поэтической ткани. Именно узор , словесный обряд, строго расчисленный и регламентированный традицией, как фольклорный хоровод : « Грело солнышко. Тонкие тени от голых веток робким сереньким узором ложились на зелено-пестрый ковер непаханой балки. Тонким, чуть уловимым, нежно жужжащим звоном звенели какие-то крошечные мушки с прозрачными...

5. Серафимович А. С.: Михаил Шолохов и его "Тихий Дон"

Входимость: 1. Размер: 7кб.

Часть текста: он. Неправда, люди у него не нарисованные, не выписанные, — это не на бумаге. А вывалились живой сверкающей толпой, и у каждого — свой нос, свои морщины, свои глаза с лучиками в углах, свой говор. Каждый по-своему ходит, поворачивает голову. У каждого свой смех; каждый по-своему ненавидит. И любовь сверкает, искрится и несчастна у каждого по-своему. Вот эта способность наделить каждого собственными чертами, создать неповторимое лицо, неповторимый внутренний человечий строй, — эта огромная способность сразу взмыла Шолохова, и его увидали. Точно так, как он умеет очень выпукло дать человека, он умеет сосредоточенно и скупо обрисовать и целую людскую группу, человеческий слой. Легко, свободно, творчески-спокойно и уверенно, знающим, рачительным хозяином вводит он вас в свой дом, в громадину, возведенную им на протяжении сорока печатных листов. Без напряжения, без усилий, без длинного введения сразу вы попадаете к казакам, к этим мужикам-хлеборобам в мундире, с мужицким нутром, однобоко и уродливо искривленным царско-помещичьим строем. Но весь быт, навыки, — все — от земли, от черно-дымящейся пашни, степной и бескрайной. Прокофий привез из Туретчины турчанку. Затосковалась. «Прокофий вечерами, когда вянут зори, на руках носил жену до татарского ажник кургана. Сажал там на макушке кургана, спиной к источенному столетиями ноздреватому камню, садился с ней рядом, и так подолгу глядели они в степь. Глядели до тех пор, пока истухала заря, а потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках относил домой…» («Октябрь», 1928, кн. 1-я). Не думайте, здесь и не пахнет сентиментальностью: казаки грубы, насмешливы, темны, подчас дики, — и турчанку Прокофия затоптали коваными сапогами, как ведьму. «Тонкий вскрик просверлил рев голосов. Прокофий раскидал шестерых казаков и,...